Жюль Верн - Двадцать тысяч лье под водой
Была минута, когда я рассчитывал, что несчастный, схваченный осьминогом, освободится от страшных присосок. Из восьми рук семь были отрублены. Только одна, размахивая жертвой, как перышком, корчилась в воздухе. Капитан Немо и его помощник бросились на животное, но оно в этот самый момент выпустило столб черноватой жидкости, выделенной мешком, находящимся у него внутри брюха. Мы были ослеплены. Когда это облако рассеялось, кальмар успел исчезнуть, и вместе с ним — мой несчастный соотечественник. С какой тогда яростью мы набросились На этих чудовищ! Мы уже не владели собой!
Десять или двенадцать осьминогов взобрались на палубу «Наутилуса». Мы в суматохе двигались посреди обрубков рук, которые извивались на палубе в потоках крови и чернил. Казалось, что эти скользкие щупальца возрождались, как головы гидры. Гарпун Неда Ленда с каждым ударом проникал в серо-зеленые глаза чудовища и прокалывал их. Но мой смелый товарищ был внезапно опрокинут щупальцами одного чудовища, от которых он не успел увернуться.
О! как мое сердце не разбилось от волнения и ужаса! Страшный клюв кальмара раскрылся над Недом Лендом. Несчастному предстояло быть рассеченным надвое. Я устремился к нему, но капитан Немо опередил меня. Его топор исчез между огромными челюстями осьминога, и спасенный чудом канадец, поднявшись на ноги, вонзил свою острогу в осьминога и пробил ему сердце.
— Я был в долгу перед вами, — обратился капитан Немо к канадцу.
Нед поклонился молча.
Бой продолжался четверть часа, чудовища, побежденные, изувеченные, смертельно раненные, покинули поле битвы и исчезли в волнах.
Капитан Немо, весь покрытый кровью, стоял неподвижно возле маяка, смотря на море, которое поглотило еще одного из его товарищей, и крупные слезы катились из его глаз.
Глава XIX
ГОЛЬФСТРИМ
Эту ужасную сцену 20 апреля никто из нас никогда не забудет. Я ее описал под свежим впечатлением. После я перечитывал рассказ. Я читал его Конселю и канадцу. Они нашли, что он изложен точно, как факт, но недостаточно эффектен для нужного впечатления. Чтобы рисовать такие картины, надо обладать пером знаменитейшего из наших поэтов, автора «Тружеников моря». Я упоминал, что капитан Немо смотрел на море и плакал. Его печаль была беспредельна. Это был уже второй из его товарищей, которого он терял со дня нашего прибытия. И какая смерть! Этот друг, раздавленный, задушенный, разломанный страшными руками осьминога, растерзанный его железными челюстями, не будет покоиться в тихих водах кораллового кладбища!
Среди этой борьбы крик отчаяния, вырвавшийся из груди несчастного, раздирал мое сердце на части. Бедный француз, забыв условное наречие, заговорил языком своей страны, своей матери, чтобы выразить свою последнюю мольбу! Среди людей экипажа «Наутилуса», душой и телом связанных с капитаном Немо, избегающих, как и он, сообщества прочих людей, я встретил соотечественника! Был ли он единственным представителем Франции в этом таинственном обществе, очевидно состоявшем из людей различных национальностей? Это явилось новой неразрешимой загадкой среди тех, которые постоянно роились в моем уме.
Капитан Немо вошел в свою комнату, и я не видел его в течение некоторого времени. Но до чего он был печален, нерешителен и растерян, можно было судить по кораблю, душой которого он был и на котором все это отражалось. «Наутилус» уже не держался определенного направления. Он, как труп, носился во все стороны по воле волн. Вращение гребного винта уже ничто не задерживало, но он не работал.
Корабль плыл наугад. Казалось, он не мог оторваться от театра последней борьбы, от места в море, поглотившего одного из тех, которые назывались на «Наутилусе» своими.
Так прошло десять дней. И только 1 мая «Наутилус» снова решительно направился к северу, пройдя около Лукайских островов у входа в Багамский канал.
Мы вошли в течение одной из самых больших рек моря, которая имеет свои берега, своих рыб и свою температуру. Я говорю о Гольфстриме.
Это действительно река, которая свободно течет посреди Атлантического океана и воды которой не смешиваются с водами океана. Это соленая река, более соленая, нежели окружающие ее моря. Средняя глубина ее — три тысячи футов, средняя ширина — шестьдесят миль. В некоторых местах ее течение достигает скорости четырех километров в час. Общий объем ее вод значительно превосходит объемы вод всех рек земного шара.
Настоящий источник Гольфстрима, открытый капитаном Мори, или, правильнее выражаясь, его исходная точка, находится в Бискайском заливе. Там начинают собираться его воды, температура и цвет которых еще не вполне определены. Затем он направляется к югу, проходит вдоль экваториальной Африки, согревает в жарком поясе свои воды, пересекает Атлантический океан, достигает мыса Рока на бразильском берегу и отсюда разделяется на два рукава, причем один из них, направляясь к северу, продолжает согреваться горячими водами Антильского моря. Тогда Гольфстрим, назначение которого — восстановить равновесие между температурами и смешать южные воды с северными, приступает к исполнению своей роли регулятора. Нагретый в Мексиканском заливе, он поднимается к северу, омывая американские берега, доходит до Новой Земли и, гонимый холодным потоком Девисова пролива, возвращается в океан, где, следуя локсодромической линией, под сорок третьим градусом разделяется на два рукава. Один из этих рукавов при содействии северо-восточного пассата возвращается к Гасконскому заливу и Азорским островам, а другой, согрев берега Ирландии и Норвегии, доходит до Шпицбергена, где его температура падает до четырех градусов и где он вступает в открытое Полярное море.
По этой реке океана и плыл «Наутилус». Но, выходя из канала Багама, Гольфстрим на протяжении четырнадцати миль в ширину и на триста пятьдесят метров в глубину течет со скоростью восьми километров в час. С приближением его к северу скорость течения постепенно уменьшается; и надо желать, чтобы эта постепенность была правильна, так как уже замечено некоторыми, что если бы его скорость и направление подвергались резким изменениям, скачкам, то европейский климат подвергся бы таким пертурбациям, последствия которых нельзя и предвидеть.
Около полудня я вместе с Конселем находился на палубе. Я рассказывал ему о некоторых особенностях Гольфстрима и предложил ему опустить руку в поток.
Консель послушался и был весьма удивлен, что не ощущает ни холода, ни тепла.
— Это происходит оттого, — пояснил я, — что температура вод Гольфстрима по его выходе из Мексиканского залива почти не отличается от температуры крови. Этот Гольфстрим в известном смысле — огромная теплопроводная труба, благодаря которой берега Европы вечно в зелени и, как говорит Мори, если бы теплоту этого течения утилизировать сполна, то ее было бы достаточно, чтобы держать в расплавленном состоянии реку железа величиной с Амазонку или Миссури.
