Юрий Брайдер - Замок ужаса
— Видимо, поэтому, в конце концов, каждый из нас приобрел какое-то нечеловеческое качество. А теперь мы заражаемся ими друг от друга.
— А что со мной было? — спросил Иван.
— Когда? — спросила Патриция.
— Когда я убил Мэта.
— Не знаю. Этого еще ни с кем не было.
— А сейчас?
— А сейчас небольшая горячка, — сказала Глэдис. — Как у Наташи. Слишком много впечатлений оказалось…
Иван прикрыл глаза, собираясь с памятью.
— Слушайте, — сказал он. — Чего же это мы здесь сидим? Ведь в Приюте сейчас безвластие. Надо что-то делать…
Они переглянулись.
— Нет, — сказал Крис. — Еще рано.
— Видишь ли, — сказал Серж. — Нам еще нужно всем заразиться тем, что умеет кто-то один. Твоим Зрением, например…
— Но мы же взаперти! — воскликнул Иван.
— Да? — сказал Крис. — Видишь ли: закрытая дверь — понятие относительное. Ты-то вот как-то прошел!.. Так что неизвестно еще, кто кого запер!
— А почему вас арестовали? — спросил Иван.
— Потому что мы не нужны Слепым! — сказал с горечью Анджей.
— Неверно, — сказала Анна. — Мы им нужны, ведь скоро все мы будем лечить… И мы нужны детям. Они не должны стать Слепыми, как их родители.
— Не позволим, — сказал Крис. — Ведь сил потребуется очень-очень много. Одних боеголовок сколько нужно обезвредить!
— И на Луну можно будет, — сказал Анджей. — Надо только научиться вакууму.
— Научимся, — сказал Крис. — И радиоактивному излучению научимся. До этого, пожалуй, скорее дело дойдет — одних атомных электростанций сколько было…
— Зародыши новой цивилизации, — проговорил Серж. — Смешно… Смешно и странно.
— Ничего странного! — сказала Анна. — Доктор говорил, что иного выхода из тупика нет.
— Давайте спать, зародыши, — сказала Патриция. — Завтра предстоит тяжелый день!
Все быстро улеглись: кто прямо на полу, кто на стульях. Наступила привычная тишина, разбавленная гудением вентиляции.
Иван мысленно позвал Наташку. Она не отозвалась.
А ведь есть еще Мозли, вспомнил Иван. И Мэдж. С ними что-то надо будет делать… А через девять месяцев родятся два ребенка… И с ними тоже, что-то надо будет делать…
Засыпал он спокойно, потому, что впервые в жизни был по-настоящему счастлив. Кончилась, наконец, проклятая Эра Одиночества, и завтра начнется совсем другая жизнь, свободная и радостная. И если одна ночь в тюрьме была платой за нее, то это была не слишком высокая плата.
За гранью недосягаемых миров
Когда в июне прошлого года на Алтае, в Змеиногорске, умер на девяносто восьмом году своей многострадальной жизни Альфред Петрович Хейдок, печальная утрата эта была не замечена никем. Да и задолго до утраты — спроси приезжий хоть у отцов-благодетелей некогда обихоженного, а ныне вконец запущенного старинного городка, хоть у рядовых обывателей: где, мол, у вас тут проживает замечательный русский писатель Хейдок, — ответом было бы лишь пожимание плечами. Оно и понятно: в библиотеках Змеиногорска (равно как и Барнаула, Читы, Томска, Москвы и т. д.) фамилия таковая не значится…
А между тем еще в 1934 году в Нью-Йорке вышла книга Хейдока «Звезды Маньчжурии», которая мгновенно сделала имя автора знаменитым в Русском Зарубежье. Во-первых, предисловие написал сам Николай Рерих. Во-вторых, проза бывшего сподвижника Колчака решительно отличалась от эмигрантской прозы даже в лучших ее образцах, будь то проза Куприна, Шмелева, Алданова или Набокова. Отличие состояло в каком-то исступленном внимании автора «Звезд Маньчжурии» к проблеме смерти и посмертного запредельного существования души человеческой, к роковой связи между двумя мирами: сущим — и потусторонним.
Ко времени обнародования своей первой (и последней) книги Хейдок жил в Харбине, едва сводил концы с концами, преподавая иностранные языки, приходил в себя от ужасов братоубийственной войны, уничтожавшей плоть и мозг едва ли не всея России.
В 1947 году Хейдок решится вернуться на Родину — и жестоко ошибется. Сначала арестуют его сына, а затем и сам он начнет крестный путь скитаний по лагерям, пересылкам, ссылкам.
Место последней ссылки — Змеиногорск — писатель избрал сам, будучи уже полуслепым стариком. Здесь он заканчивал рукопись воспоминаний, дорабатывал обширный труд «Радуга чудес», сочинил повесть «Христос и грешница», цикл рассказов. Ни единая попытка что-либо опубликовать так и не увенчалась успехом — его приговорили к молчанию пожизненно.
Читатель сразу заметит главное свойство прозы Хейдока — знак присутствия Смерти, то и дело вторгающейся с косою на цветущие нивы жизни. Вторгающейся в обличье фантастических видений, которые преображают перспективу обыденности, наделяют героев чертами эпическими, подобно героям древнегреческой трагедии.
В русской литературе идея фатальной взаимопереплетенности жизни и смерти, конечного и бесконечного, идет, скорее всего, от Владимира Федоровича Одоевского, одного из последних сиятельных Рюриковичей, современника и приятеля Пушкина. Еще в повести «Косморама» Одоевский впервые в мировой словесности явил героя, который однажды убеждается, что все его благие деяния здесь, на грешной земле, отзываются злодейством там, в жизни иной. Постулат автора «Косморамы»: любой из смертных ответствует за судьбу бессмертной Вселенной — положил начало «школе русского космизма», где значатся такие великие имена, как Николай Федоров, Флоренский, Циолковский, Вернадский, Рерих, Иван Ефремов. Читатель «Звезд Маньчжурии» может убедиться, что настала пора поставить в этот ряд и Альфреда Хейдока, чье творчество вобрало в себя таинственные песни ветров мирового простора.
…Я нашел его могилу на безлюдном кладбище, что заросло лопухами и чертополохом. Под плитами черного и серого с красноватыми прожилками мрамора, сохранившего и имена почивших, и лики ангелов Божиих, лежали наши прадеды — купцы, чиновники, священники, рудознатцы. Под крестами истлевающими — палачи и жертвы жалкого Социального Грандиозного Эксперимента, приведшего к катастрофе некогда великую державу. А под безобразными бетонными огрызками и проржавевшими пирамидками — мои современники.
Вот здесь, на холме над Змеиногорском, и упокоился опальный мастер, дабы навсегда «глядеть в очи Предвечного и прислушиваться к шелесту его одежд в облачных грядах».
То, что он оставил нам, своим слепо-немо-глухим чадам, — воистину «тленья убежит». Ибо как никто другой из русских писателей он еще в молодости бесстрашно глянул в глаза Смерти — и не отшатнулся.
