Брайан Олдисс - Малайсийский гобелен
Хотя я делал все возможное, чтобы затянуть время, мы были у ее экипажа. Хорошо начищенная карета сияла на солнце, как корона. В нее была впряжена ухоженная кобыла. Напудренный возница распахнул перед Армидой дверцу. Девушка приподняла свои юбки, готовясь забраться внутрь и скрыться от меня.
— Здесь мы должны распрощаться. Приятно было с вами познакомиться.
— Мы еще встретимся. Я уверен.
Она улыбнулась.
Дверь закрылась. Возница забрался на козлы и щелкнул кнутом. Армида помахала рукой. Карета отъехала.
«Чтобы действовать успешно — стой спокойно», — вспомнил я предсказание. В данном случае оно было неприменимо.
Я вернулся. Галерея закрывалась на сиесту, ставни опустились. Медленно я пошел прочь.
Конечно, я не мог влюбиться.
Шагая вниз по улице, я перебирал в памяти наш короткий разговор. Я был слишком беден для нее, для Армиды Гойтолы. И все-таки она проявила интерес. Ее приятельницей могла быть та самая Бедалар, сестра Кайлуса Норталини, имя которой упомянул де Ламбант. Если Бедалар снизошла до того, чтобы любоваться актером, ее подруга тоже, возможно, посчитает это модным. Непроизвольно и моей голове возникла модным. Непроизвольно в моей голове возникла картина женитьбы на Армиде и обеспеченной жизни в том обществе, к которому я принадлежал по праву…
Видение исчезло. Остались лишь ее слова о занятиях в мастерской Бентсона. Это был шанс!
Я свернул с роскошной улицы Выставок в узкий переулок и вскоре опять оказался среди мрака постоялого двора.
В том месте двора, где полумрак был самым густым, стояла группа неряшливо одетых мужчин. Среди них было несколько молодых и старых женщин. Когда я вошел, они обернулись, как будто их застали за чем-то непристойным. Один из них, с большой палкой в руке, сделал шаг вперед. Это был ученик Бентсона по имени Бонихатч.
— Что тебе надо?
— Мне необходимо поговорить с Бентсоном.
— Мы заняты. Разве ты не видишь, что мы совещаемся? Проваливай, тебе к этому не привыкать.
Неожиданно из-за спины Бонихатча появился Бентсон и примирительно сказал:
— Сейчас время сиесты, мы разговариваем о голубиных состязаниях, де Чироло. Что тебе нужно от меня? Ты покинул меня достаточно неожиданно.
Я поклонился:
— Примите мои извинения за нелюбезное поведение. Я выполнял некое поручение.
— Мне так и показалось.
— Меня заинтересовала работа, которую вы мне предложили. Будьте добры, расскажите мне точно, что от меня требуется.
— Приходи сегодня вечером. Сейчас я занят. Мы поговорим позже.
Я посмотрел на Бонихатча. Он стоял наготове с палкой в руке.
— Возможно, к вечеру я стану монахом, но я постараюсь что-нибудь сделать.
Любовь, какая это сила! Ничто, кроме любви, не заставило бы меня войти в этот жуткий постоялый двор трижды в течение одного дня. А какую я проявил преданность! И это несмотря на то, что моя повелительница продемонстрировала непостоянство, тщеславие, но, увы, кроме этого она была еще и неотразима.
Какая мудрость чувствовать себя влюбленным дураком!
— Даже дурак может выполнить эту работу, — сказал Бентсон. — Я полагаю, именно поэтому Глас Народа указал на тебя, актера.
В наступивших сумерках, то исчезая в тени, за дымящимися фонарями, то появляясь снова, Бентсон выглядел почти зловещим. Его запавшие глаза то сверкали, то прятались в глазницах. Длинные, похожие на когти пальцы помогали ему выражать свои мысли.
— Я уже рассказывал тебе, что открыл метод воспроизведения реальных изображений с помощью ртути и заноскопа. В ходе этого процесса, названного меркуризацией, изображения наносятся на стеклянные слайды. Я мечтаю воспроизвести таким образом всю историю. Мне необходимы люди, актеры. Я начну с простейших эпизодов истории. Большие желуди вырастают на маленьких дубах. Мои актеры будут играть на фоне реальной действительности и на фоне нарисованных декораций. Мои произведения будут крайне оригинальны и вызовут определенные последствия. Ты исполнишь одну из четырех ролей в этой простой драме. Сцены драмы будут воспроизведены на стекле так идеально, как не удастся сделать ни одному художнику. Это будут реальные образы и изображения, созданные светом; свет — великая природная сила, бесплатная как для бедных, так и для богатых.
Намереваясь несколько охладить его пыл, я сказал:
— Это лишь будет напоминать сцену, в которой всех внезапно разбил паралич.
— Вы, актеры, настолько эфемерны, ваши действия и поступки изображаются в воздухе и исчезают. Когда же падает занавес, вся ваша игра забывается. Но благодаря ртути и заноскопу, ваша игра станет бессмертной, ваша пьеса будет продолжаться. Я не возражал бы заключить пари о том, что драма, которую вы будете разыгрывать для меня, будет смотреться с таким же интересом и после твоей смерти, Периан.
В этом месте я не мог сдержать улыбку. Бентсон являл собой курьезную фигуру. Он произносил свою речь, постукивая по старому японскому волшебному фонарику с рифленой трубой, с видом человека, ожидавшего появления джинна.
— И в какой это великой драме ты желаешь меня увидеть? Мы будем ставить Софокла или Сенеку?
Он подошел ко мне ближе. Затем шагнул назад. Затем вернулся и сжал мои руки в своих. Затем он отпустил мои руки и поднял свои над головой.
— Периан, моя жизнь тяжела и меня окружают враги. Я хочу, чтобы между нами было полное доверие и в жизни, и в делах.
— Когда мы встретились, ты сказал, что у тебя есть враги, а у государства повсюду глаза.
Это предположение было более реальным здесь, в липкой темноте мастерской, чем на залитой солнцем улице.
— Мы должны верить друг другу. Мы находимся в одинаковой ситуации, а именно: мы ни в чем не уверены в этом мире. Я стар и должен обеспечивать жену, ты — молод и свободен, но, поверь мне, небо и, что более важно, общество — против нас. Такова политическая ситуация. У меня две страсти: искусство и справедливость. По мере того, как я становлюсь старше, более важным для меня становится справедливость. Я ненавижу богачей, когда вижу, как они заталкивают в грязь бедняков.
— Это закон природы. Я тоже намереваюсь когда-нибудь разбогатеть.
Он почесал голову и вздохнул.
— Тогда мы отложим разговор о справедливости на завтра, а сейчас поговорим об искусстве. Это тебе более по вкусу?
— Расскажи о своей драме.
Он снова вздохнул, разглядывая беспорядок в мастерской.
— Молодежь ни о чем не заботится.
— Ты не можешь, так говорить. Почему старики всегда относятся к молодым с презрением? Я отличный актер, ты мог бы это выяснить, поинтересовавшись. Мое искусство — это моя жизнь. Моя жизнь — это мое искусство. Если ты хочешь, чтобы я помог тебе, расскажи мне о своей драме.
