Брайан Олдисс - Малайсийский гобелен
Как только я заговорил, они обменялись высокомерными взглядами. Девушка с каштановыми волосами была так же красива, элегантна и изящна, как и Армида. Пухлость лишь придавала ей дополнительную привлекательность.
Я не знал, о чем они думали. Но когда девушки обратили свои взоры на меня, я понял, что лед тронулся.
— Возможно, кризис не помешает вам выпить с нами чашку горячего шоколада, — сказала Армида голосом, в котором звучала музыка.
Поблагодарив, я присел за стол.
— Только пять минут… Затем срочные дела вынуждают меня направиться в другое место. Вам понравилась выставка?
— Мы уже достаточно знакомы с ней, — обронила Армида, жестом руки показывая, что данная тема исчерпана, — в чем заключается ваш кризис? Вы нас заинтриговали, наверное, вы этого и добивались.
— У всех в жизни случаются кризисные ситуации. Мой отец… — промолвил я, быстро соображая, что говорить дальше. — Мой отец — упрямый человек. Он настаивает, чтобы я определился с будущей профессией. До конца недели я должен сделать выбор между службой в армии и церковью.
— Уверена, у вас достаточно чистое для религии сердце, — улыбнулась Армида с теплотой, достаточной для приготовления яичницы, — но в нем мало храбрости, чтобы вступить в армию.
— Дилемма заключается в том, что, как послушный сын, я хотел бы доставить удовольствие отцу, но, с другой стороны, я желаю принести больше пользы, чем в состоянии сделать монах или гренадер.
Две прекрасные головки повернулись в одну сторону и пристально посмотрели на меня. Моя голова шла кругом.
— Почему бы не стать актером? Это ужасно интересная профессия, она доставляет удовольствие многим людям, — заметила девушка с каштановыми волосами.
Надежда вспыхнула во мне с такой силой, что я схватил ее лежащую на столе руку и произнес:
— Вы так добры. Армида возразила:
— Фу, только не актером. Они бедны, а истории, которые они играют, скучны. Это самая низкая форма животной жизни. В ней нет никакой перспективы.
Эффект этой речи, произнесенной прекрасными губами, был таков, что охладил мой пыл на сотню градусов, практически до точки замерзания. Все было спасено самой же Армидой, которая наклонилась вперед и доверительно добавила:
— Последнее увлечение Бедалар — актер. Он красив. Поэтому Бедалар считает, что любой мужчина бесполезен, если в семь часов вечера он не выходит на сцену и не красуется перед огнями рампы.
Бедалар показала подруге прекрасный язычок.
— Ты просто ревнуешь.
Армида продемонстрировала свой еще более прекрасный язык. Я мог бы наблюдать за их соперничеством целый день, представляя, с каким сердечным трепетом я бы ощутил прикосновение этого проворного язычка к своей щеке. Я погрузился в грезы и не сразу вспомнил, что сегодня уже слышал имя Бедалар.
Доверчивость Армиды успокоила меня, однако в словах девушек чувствовалась какая-то недосказанность. Они пристально смотрели друг на друга, а я задумчиво на них. К счастью, принесли шоколад в серебряном кувшине, и у нас появилось занятие.
Поставив чашку на место, Бедалар объявила, что ей необходимо уйти.
— Мы знаем, с кем ты собираешься встретиться, поэтому не будь такой застенчивой, — произнесла Армида. Повернувшись ко мне, как к своему другу, она сказала: — Этот актер — открытие сезона. Сейчас он без работы, что позволяет им наслаждаться встречами в любое время, когда вблизи нет сопровождающей дамы. У меня тоже есть друг из высших кругов, я не имею права называть его имени. Сейчас он занят на государственной службе. Важные государственные дела не позволят нам встречаться еще долгое время.
Подумав, что это очень печально, я сказал:
— Возможно, вы желаете, чтобы я оставил вас?
— Вы можете уйти или остаться, как хотите. Я не приглашала вас.
Дуться на эту маленькую дерзкую девчонку не было смысла.
— Да, я пришел добровольно, а сейчас не в силах добровольно уйти. Я уже так очарован, что понадобится дюжина господ из высших кругов, пьяных или трезвых, — мне показалось, я попал в точку, — чтобы заставить меня…
Армида то улыбалась, то пыталась надуть губки.
— Как глупо я буду выглядеть на улице, если вы будете бежать за моей каретой. А у вас будет вид каретной собачки.
— Я взял себе за правило никогда не бегать за каретами. Прогуляемся в парке Трандлесс и посмотрим, будет ли кто-нибудь смеяться над нами.
Я поднялся и протянул ей руку. Она встала (ее движения были грациозными, Ла Сингла не сделала бы этого лучше) и произнесла с исключительной серьезностью:
— Предполагается, что за выпитый шоколад должна платить я?
— Разве это не заведение твоего отца? Ты можешь нанести оскорбление служащим, попытавшись предложить им деньги.
— Ты знаешь меня? А вот мне многие круги малайсийского общества незнакомы, поэтому я не имею понятия, кто ты…
Когда я назвал себя, то заметил, что мое имя ей ничего не говорило. Из-за невысокого мнения Армиды об актерах это, возможно, было и неплохо.
Я снова протянул руку, Армида опустила четыре пальца затянутой в перчатку руки на мою кисть и произнесла:
— Ты можешь проводить меня до кареты?
— Мы идем гулять в парк.
— Ты слишком самонадеян, если полагаешь, что я на это соглашусь. Я вообще не могу позволить, чтобы меня увидели в парке с тобой.
Мы стояли и смотрели друг на друга. Вблизи она была прекрасна. Красота делала ее лицо неприступным, но какое-то томление, читавшееся вокруг губ, говорило о том, что высокомерие это показное.
— В таком случае могу ли я увидеть тебя завтра в более подходящих условиях?
Она поправила волосы и ленты, надела шляпу, которую поднесла служанка. Ее губы расплылись в улыбке.
— Завтра ты будешь занят на поле битвы либо в церковном хоре.
— Как мечи, так и святые обеты не значат для меня ничего, если дело касается тебя. Ты такая красивая, мисс Гойтола. Никогда в жизни я не видел никого, красивее тебя.
— Вы стремительный молодой человек — хотя это не обязательно плохо. Но завтра я приступлю к некому особому занятию, — нет, это, конечно, не работа, но я буду не свободна.
Мы двинулись к двери. Лакей распахнул ее, низко поклонившись, в его взгляде читалась зависть.
Мы вышли на полуденную, практически пустую улицу. В Малайсии начиналась сиеста.
— В чем заключается ваше занятие, мисс Гойтола? Сдвинутые, насупленные брови говорили сами за себя.
— Это вас не касается. Я выполняю прихоть моих родителей. Им кажется, что в доме мало моих портретов. Поэтому я вынуждена буду позировать перед сумасшедшим иностранцем, работающим у моего отца. Его зовут Отто Бентсон. В своем роде он художник.
