Елизавета Кардиналовская - Гибель счастливого города (сборник)
Ченк решил воспользоваться тем, что Ван был когда-то знаком с Ренцем.
— Ты слышал печальную новость, Ван?
— О смерти Ренца? — механик покачал головой. — Слышал, слышал… Почему же никто не знал, что он так тяжело болел? Мы узнали об этом только из бюллетеня Комитета решений.
— Нет, Ван. Это неправда, — твердо сказал Ченк.
— Что? Что неправда? — несколько землян приблизились к ним.
— Ренц умер не от болезни. Он сам убил себя.
— Как убил? Сам? Что ты говоришь, Ченк?
— Да. Отравился страшным ядом.
— Почему же? Что произошло?
— Все объясняет радио-письмо, которое он записал для меня, должно быть, за несколько минут до смерти. Он умер, испугавшись неволи на новой планете, куда мы собираемся перелететь.
— Неволи?
— Я и сам об этом думал!
— И я, я тоже опасаюсь!
— Ну дальше, дальше. Говори!
Ченк спокойно выслушал эти возгласы. Затем:
— Перед смертью Ренц умолял землян не покидать Землю. Создать новое Солнце.
— Новое Солнце?
— Новое Солнце, говорите?
— Безумие какое-то! Он, видать, сошел с ума!
— Нет, он был вполне нормален. Новое Солнце — совсем не блажь. Ну, прощайте. У меня нет больше времени.
Его пытались задержать, без конца расспрашивали, но они с Юмом ушли с завода.
— Посмотрим, — задумчиво сказал Юм. — Посмотрим, к чему они придут. Первое зерно брошено.
— Да, интересно! Какие сделают выводы, какие будут последствия… Сейчас лечу известить Центральную станцию оповещений. К вечеру весть о самоубийстве Ренца должна обежать Землю. У нас очень мало времени.
— А я — к себе, в лабораторию. Будь здоров!
* * *Грусть сердце щемит:
— Солнце! Песня!
П. ТычинаЧенк искренне обрадовался, встретив в большом концертном зале Юма. После неосторожной шутки Итты он никак этого не ожидал.
— Хорошо, что пришел. Через десять минут начнется, — обратился к нему Ченк.
— Хочу отдохнуть. Но почему ты так встревожен? Отойдем на минутку, ты еще успеешь рассказать.
Они направились к небольшим боковым залам: в огромном круглом центральном зале, вмещавшем несколько тысяч землян, было слишком шумно.
В дальнем уголке синей комнаты Ченк мгновенно изменился. Он тяжело опустился на диван и закрыл рукой глаза.
— Говори же, Ченк! Что произошло?
И тогда тихо, медленно, будто подбирая слова, Ченк поведал, что известие о самоубийстве Ренца, которое они (они сами!) сегодня распространили по миру… что это известие вызвало страшные последствия… Земляне словно бы внезапно вспомнили, что у них есть и другой выход — смерть! В течение всего дня поступали сообщения о самоубийствах, грозивших приобрести массовый характер. В предсмертных радио-записках все самоубийцы поминали Ренца — неволю — Солнце.
— Постой! Пусть Комитет своей властью лишит землян права распоряжаться собственной жизнью.
— Поздно… Дисциплина рухнула с первых минут. Подобное распоряжение было отдано, но не возымело никакого действия. Какое-то безумие охватило умы. Поздно, Юм…
То был первый за недавние века случай нарушения абсолютной дисциплины. До сих пор никто и помыслить не мог нарушить приказы свыше. Но взрыв массового помешательства уничтожил всякий порядок.
Овладев своими стальными нервами, Ченк уже спокойнее продолжал:
— С шести часов Комитет начал распространять волны бодрости, но надежды на успех мало, совсем мало.
— Это жестоко — но, может, оно и к лучшему. Так они быстрее поймут, что нужно действительно искать другой выход, — сказал Юм.
Обычное желтоватое освещение всех залов внезапно сменилось фиалковым — знаком начала концерта.
— Пойдем в зал, Ченк! Мне кажется, волны все же помогли: погляди, какие спокойные лица.
— Спокойные? Они еще не знают…
В центре огромного зала находилась невысокая круглая эстрада, накрытая прозрачным, заостренным вверху куполом. Хрупкие стенки купола, сквозь которые еле различалась какая-то тень, переливались миллионами невиданных красок и оттенков. Незаметные просветы, похожие на щели, усеивали весь купол. По стенам зала, на уровне голов присутствующих, тянулся густой ряд регуляторов, рефлекторов, вентиляторов, поглотителей, которые должны были равномерными волнами разносить запахи по залу.
В глубоких, мягких креслах медленно затихала многотысячная толпа…
Свет меркнет… Полная тишина…
Переливающийся купол засиял теперь всеми оттенками, какие только могла создать поразительная техника землян… Стала ясно видна стройная фигурка внутри… Итта протянула руку к радио-вещателю, и в зале послышался ее звонкий голос:
— Мелодия ясной бодрости.
Легкий шелест и снова тишина.
Итта коснулась клавиатуры…
Едва слышные сладковатые розовые ароматы легкой струей полетели в зал. А вдогонку им уже неслись бодрые, оживленные разноцветные волны, как будто перепрыгивая друг через друга. Горькие красные ароматы соперничали с тонкими, тускло-синими и сплетались в ритмичном танце в красочные ароматические узоры.
Итта подняла руки — короткая пауза — и тысячи поглотителей вдруг стерли все ароматы, погасили их красочные волны. В чистом воздухе снова вновь полилась мелодия, прорезая темноту острым лучом и окутывая усталые нервы обонявших причудливой дымкой покоя и забвения.
Итта доиграла… Перерыв.
Через несколько секунд вспыхнул ослепительный свет, и веселая толпа двинулась в призальные комнаты.
Ченк и Юм жадно прислушивались к казавшемуся беззаботным смеху вокруг, внимательно всматривались в спокойные лица… Они не верили этим лицам. Неужто волны бодрости и удивительные, волшебные ароматы пленили волю и нервы измученных землян? Надолго ли?
Но, проходя мимо незнакомых девушки и юноши, они услышали разговор, глубоко взволновавший обоих.
— Не верите? — спрашивал мужской голос.
Пауза.
— Смотрите же! — и он положил на ее ладонь маленькую прозрачную ампулу.
Девушка вскрикнула и резко отбросила ее.
— Теперь, — с нажимом сказал юноша, — теперь вы мне поверили? Говорю вам, только этот концерт спас меня. Итта гениально играла сегодня.
Больше они ничего не услышали. Юм лишь заметил, как девушка низко склонила голову и сжала руку юноши.
Они молча пошли дальше.
В комнате Итты они увидали нескольких ее поклонников. Те весело болтали и горячо поздравляли Итту с успехом.
— Вы даруете нам величайшее эстетическое наслаждение, — говорил один.
— Вы возносите наши чувства на недосягаемую высоту, — с пафосом перебивал второй.
