Клиффоpд Саймак - Прелесть (сборник)
Дрожащими руками она подняла Библию и положила обратно в сумку. «Спущусь вниз, Джексону расскажу. Пусть-ка поразмыслит, может, что и надумает».
Она засунула книгу на место, потянула за железку, и сумка закрылась. Поставила ее на пол, поглядела на мальчугана на кровати. Он крепко спал, и она задула лампу.
В комнате рядом спала крошка Элен, лежа по-детски, ничком. Маленький огонек над прикрученным фитилем трепетал от легкого ветерка, который струился из открытого окна.
Сумка Элен была закрыта и бережно прислонена к ножке стула. Женщина задержала на ней взгляд, потом решительно двинулась мимо кровати к столику, на котором стояла лампа.
Дети спят, все в порядке, сейчас она задует лампу и пойдет вниз, поговорит с Джексоном, и может, ему вовсе незачем будет утром запрягать Нелли и объезжать соседей с расспросами.
Наклоняясь над лампой, она вдруг заметила на столе конверт с двумя большими многокрасочными марками в правом верхнем углу.
«Какие красивые марки, никогда таких не видела». Она нагнулась еще больше, чтобы лучше их разглядеть, и прочла название страны: Израиль. Но ведь нет на свете такого места. Это библейское имя, а страны такой нет. Раз нет страны, откуда марки?
Она взяла конверт в руки, еще раз посмотрела на марки, проверяя. Очень красивые марки!
Пол говорил, она их собирает. Таскает чужие письма.
На конверте была печать, и число должно быть, но проштемпелевано наспех, все смазано, не разобрать.
Из-под рваного края конверта, там, где его вскрывали, самую малость выглядывал краешек письма, и она поспешно извлекла его, от волнения трудно дыша, и холодок сжал сердце…
Это был конец письма, последняя страница, и буквы не писаные, а печатные, почти как в газете или книге.
Не иначе, опять какая-нибудь новомодная штука, из тех, что стоят в учреждениях в большом городе. Где-то она про них читала — пишущие машинки, что ли?
«…не думаю, — читала он, — чтобы из твоего плана что-нибудь вышло. Не успеем. Враг осадил нас, нам просто не хватает времени.
И даже если бы хватило, надо еще продумать этическую сторону. По совести говоря, какое у нас право лезть в прошлое и вмешиваться в дела людей, которые жили сто лет назад? Только представь себе, чем это будет для них, для их психологии, для всей их жизни!
А если ты все-таки решишь послать хотя бы детей, подумай, какое смятение ты внесешь в душу этих двух добрых людей, когда они поймут, в чем дело. Они живут в своем тихом мирке, спокойном, здоровом мирке. Веяние нашего безумного века разрушит все, чем они живут, во что верят.
Боюсь, ты меня все равно не послушаешь. Я сделал то, о чем ты просил. Написал тебе все, что знаю о наших предках на этой ферме в Висконсине. Как историк нашего рода, я уверен в достоверности всех фактов. Поступай, как знаешь, и пусть бог нас милует.
Твой любящий брат ДжексонP. S. Кстати, если ты все-таки отправишь туда детей, пошли с ними хорошую дозу нового противоракового средства. Прапрапрабабушка Форбс умерла в 1904 году, насколько я понимаю, от рака. С этими таблетками она сможет прожить лишних десять-двадцать лет. И ведь это ничего не значит для нашего сумбурного будущего, верно? Что выйдет, не знаю. Может быть, это спасет нас. Может, ускорит нашу погибель. Может, никак не повлияет. Сам разбирайся.
Если я успею все здесь закончить и выберусь отсюда, я буду с тобой, когда придет конец».
Она машинально сунула письмо обратно в конверт и положила его на стол рядом с мигающей лампой.
Медленно подошла к окну и посмотрела на пустынную тропинку.
Они придут за нами, сказал Пол. Придут ли? Смогут ли?
Хоть бы им это удалось. Бедные люди, бедные, испуганные дети, запертые в западне будущего.
Кровь от моей крови, плоть от плоти, и столько лет нас разделяет. Пусть они далеко, все равно моя плоть и кровь. Не только эти двое, что спят под моей крышей сегодня ночью, но и все те, которые остались там.
В письме написано — 1904 год, рак. До тех пор еще восемь лет, она будет совсем старуха. И подпись — Джексон. Уж не Джексон ли Форбс? Может, имя из поколения в поколение передавалось?
Она словно окаменела. После придет страх. После она будет не рада, что прочла это письмо, не рада, что знает.
А теперь надо идти вниз и как-то все объяснить Джексону.
Она прошла к столу, задула лампу и вышла из комнаты.
Чей-то голос раздался за ее спиной:
— Бабушка, это ты?
— Да, Пол, — ответила она. — Что тебе?
Стоя на пороге, она увидела, как он, освещенный полоской лунного света из окна, присел подле стула и что-то ищет в сумке.
— Я забыл. Папа велел мне, как приду, сразу отдать тебе одну вещь.
ОТЕЦ-ОСНОВАТЕЛЬ
Перевод Д. Жукова
Перед самыми сумерками Уинстон-Кэрби возвращался домой по заросшей вереском пустоши и думал, что природа показывает себя сейчас во всей красе. Солнце медленно погружалось в пурпурную пену облаков, и на низины уже пал серебристо-серый туман. Порой ему казалось, что сама вечность притихла, затаила дыхание.
День выдался хороший, и было приятно возвращаться домой, где все уже ждут его: стол накрыт, камин пылает, бутылки откупорены. Как жаль, что никто не составил ему компании в прогулке, хотя именно сейчас он был рад этому. Иногда хочется побыть одному. Почти сто лет провел он на борту космического корабля и почти всегда — на людях.
Но теперь это было позади, и они все шестеро могли поселиться здесь и вести жизнь, о которой мечтали. Прошло всего несколько недель, а планета уже кажется домом; пройдут годы, и она на самом деле станет их домом, даже более родным, чем Земля.
И вот уже в который раз он радовался и удивлялся, как им вообще все удалось. Невероятно, как это Земля могла выпустить шестерых бессмертных из своих цепких рук. Земля действительно очень нуждалась в своих бессмертных, и то, что не один, а шестеро могли ускользнуть, чтобы начать жить так, как им хочется, было совершенно непостижимым. И все-таки это произошло.
«Есть тут что-то странное», — говорил себе Уинстон-Кэрби. Во время своего векового полета от Земли они часто говорили об этом и удивлялись, как все случилось. Помнится, Крэнфорд-Адамс был убежден, что это хитрая ловушка, но прошло сто лет, а никакой ловушки и в помине нет; Крэнфорд-Адамс, пожалуй, ошибался.
Уинстон-Кэрби поднялся на вершину небольшого холма и в сгущавшихся сумерках увидел дом, — именно о таком он мечтал все эти годы, только такой дом и надо было строить в этом прекрасном крае, разве что роботы перестарались и сделали его слишком большим. Но он утешал себя: таковы уж эти роботы — работящие, добросовестные, услужливые, но порой невыносимо глупые.
