Александр Борянский - Основатель службы «Диалог»
— А вообще, князь, появилась у меня еще в Венеции золотая мечта. А потом постепенно растворялась она в дорогах, в боях, в крови, даже в удачах растворялась и растворилась почти совсем. Не верю я уже. В себя верю, в удачу еще могу верить, а в мечту — нет, не верю. Выдумка это моя, бред, вызванный слишком тяжелой галерной цепью.
— Трудно было на галерах?
Болотников не ответил.
— Много с тобой случилось всего.
— Я всегда куда-то шел. От вас, князей Телятевских, — на вольные степи. Потом — в татарский полон. Потом невольничьи дороги, не хочу вспоминать. Об этом никто здесь, кроме тебя, не знает. Потом… В общем, вся жизнь — дорога. И дорога привела меня сюда — в Тулу, в эту крепость. А что тебя привело сюда? Неужели только стремление возвыситься? Ведь этого мало для тебя, князь, здесь что-то еще.
Телятевский улыбнулся. Очень хорошо улыбнулся, прежде он так не улыбался.
— Моя жизнь — тоже дорога, тоже постоянное странствие. И меня тоже привела сюда моя дорога. Я ведь к тебе пришел, Иван Исаич.
Из «Теории психотерапевтической помощи в системе множества ненулевых плоскостей» М. И. Андриевского, Киев, изд. «Наука», 2113 г.:
«…Открывать себя или нет — надо решать в каждом конкретном случае. Бывает, что можно обойтись без этого: судя по моему опыту где-то в тридцати процентах случаев. Но чаще приходится все же говорить о своем происхождении или о цели визита. Обычно после этого объект находится в двойственном состоянии: сердце впитывает ваши слова, а мозг отказывается вам верить».
— Я ведь к тебе пришел, Иван Исаич.
— Зачем?
— Посмотреть, поговорить.
— Зачем?
— Я прихожу к очень немногим. Лишь к тем, кто этого стоит.
(«Всегда приятно осознать себя избранным. Тем более, если ты этого заслуживаешь.»)
— Я не понимаю.
— Не нужно понимать. Послушай — этого достаточно. Я прихожу только к тем, кто оставил о себе в веках добрую память.
— Я оставил добрую память?
(«Любопытно, что первый вопрос почти всегда не: «Кто ты?» или: «Откуда ты?», а вот такой: «Я оставил добрую память?»)
— Да, пожалуй, — ответил князь Телятевский.
— Чем же?
— Подумай.
— Что ты, князь, мне голову морочишь? — качая головой, спросил Болотников. Однако это не было простым вопросом; это было больше утверждением, вернее, убеждением самого себя.
— Князь Андрей Андреич Телятевский давно был бы в лагере царя Шуйского.
— Тогда кто же ты?
— Твой ангел-хранитель — или же черт, покупающий твою душу. Что тебе больше нравится.
— И чего же ты хочешь?
— Открыть тебе глаза.
— Я с двадцати лет живу с открытыми глазами, князь.
(«Хорошо, что он не спросил: «Зачем?» Это тот вопрос, на который мне тяжелее всего отвечать.»)
— Ладно. Чем же в таком случае я оставил добрую память? Почему ты пришел именно ко мне?
— А как ты сам думаешь? За что я пришел именно к тебе?
Молчание.
— Потому что я пошел против Шуйского?
— Нет. Шаховской тоже пошел против Шуйского. Многие пошли против Шуйского.
— Против царя Шуйского?
— Нет.
Молчание.
— Я не побоялся объявить народу волю. Поднял всю Русь.
— Нет. Да и далеко не всю Русь ты поднял.
Молчание.
— Я люблю людей и хочу, чтобы у них было весело на душе. Чтоб гулялось, пока гуляется.
— Нет.
— За что же?
Молчание.
— За что же?
— Ты еще не сделал этого. Ты только задумал и сам боишься своих мыслей.
Болотников сорвался с места и бешено замахал руками перед самым носом Телятевского.
— Я не верю тебе, князь! Ты врешь, ты подло врешь!
— Не верь, не надо. Только послушай. А верить не спеши, всегда успеешь.
Телятевский подождал, пока воевода остынет и добавил:
— Я вижу, что будет.
Болотников прижался лбом к стене.
— Я не верю, я не верю тебе, князь!..
(«Интересно, почему Контролерам до сих пор не пришло в голову немного попиратствовать. Например, залезть в того человека, с которым я веду Диалог. Вот было бы весело, если бы в Болотникове вдруг оказался Бенью… Но нет, они этого не умеют; они бы в него просто не попали.»)
Болотников обернулся и впился в Телятевского еще более сильным, чем всегда, глубоко проникающим взглядом.
— Я убью тебя! Я убью тебя прямо сейчас!
Телятевский улыбнулся.
— Рано, — только и сказал он.
Болотников сжал кулаки, сжал челюсти и, казалось, весь он сжался подобно пружине, которая вот-вот распрямится и уничтожит не только князя, но и Тулу, вражеское войско, Москву, а с нею всю Русь, весь мир. Как же должен был сдерживать этот человек свою огромную, бешеную энергию!
Пружина не разжалась.
— Выходит, ради нескольких тысяч тулян я должен пожертвовать своим делом? Все бросить, лишь бы оставить им жизни. А зачем им такие жизни, они ведь живут как скоты, в рабстве, они не знают, что такое воля, что такое настоящая жизнь.
(«А ведь я его ни в чем не убеждаю. Я просто был бы не в силах заставить его на что-то решиться. Он все уже решил без моей помощи. Но бремя этого решения он все время стремился переложить на меня. Что ж, я приму это бремя. Затем я здесь…»)
— Ты уверен, что если они погибнут, остальным станет намного лучше?
— Нет. Теперь уже нет. Но почему это так?..
Из «Теории психотерапевтической помощи в системе множества ненулевых плоскостей» М. И. Андриевского, Киев, изд. «Наука», 2113 г.:
«…В неустроенных обществах, а пока что почти все общества, нам известные, можно назвать неустроенными, счастье всегда существовало за счет несчастья. Люди счастливые обязательно существовали благодаря тому, что существовали люди несчастные. И последних обычно было больше. Для более благоприятной ситуации просто не было материальной и духовной базы.
Но счастье имеет тенденцию увеличиваться со временем. Если в начальной стадии развития человечества для него очень подходила известная фраза Данте «Оставь надежду всяк сюда входящий», то постепенно все больше рождалось людей, которым надежду можно было уже не оставлять. Это закон: с течением времени доля счастья все увеличивается, а доля несчастья уменьшается. Для каждой плоскости характерно свое объективно сложившееся соотношение между счастьем и несчастьем.
Надо раз и навсегда понять, что пока несчастье неизбежно, особенно неизбежно оно в старых плоскостях, так как чтобы в итоге прийти к всеобщему счастью, нужны многие миллиарды людей, прошедших за всю историю человечества через муки и страдания. И чем лучше человек, чем чище его душа, чем сильнее и свободнее его ум — тем больше он будет страдать, в какой бы плоскости он ни жил. Правда, веке в одиннадцатом, чтобы прожить жизнь в мучениях, достаточно было быть просто хорошим человеком. В двадцать первом веке просто хорошие люди уже могут позволить себе роскошь жить счастливо. Однако великие, выдающиеся личности всегда будут обречены на страдания.
