Ярослав Смирнов - Цитатник бегемота
— Идут, — негромко сказал Кляйн.
Показалась процессия, обходившая город. Звуки труб стали нестерпимыми для уха, проникли в мозг, в сердце, в желудок. Иван почувствовал, как волосы на его голове зашевелились.
— Смотрите, — неожиданно сказал профессор, указывая куда-то рукой. — Вот он, Иисус Навин!..
Иван поглядел туда, куда указывал профессор. Впереди процессии шли вооруженные люди, за ними — семеро в ярких одеждах, очевидно, священники: они-то и трубили в трубы, — Да где же? — недовольно спросил Кляйн.
— Вот, вот, — быстро заговорил фон Кугельсдорф — трубачи… видите — ковчег завета!.. А за ним, сразу за ним…
Иван всмотрелся.
Шел человек, высокий, пожилой, с горделивой осанкой. Ветер развевал его длинные белые волосы, трепал полы одежды.
— Солнце отдыхало, угнездившись на мече его, — пробормотал профессор.
Он умолк и провел рукой по волосам. Иван удивился: раньше он не замечал у Кугельсдорфа такого жеста.
— Да, — продолжал профессор, — это он… Когда Моисей вывел евреев из Египта, то был уже не в силах вести их дальше, и призвал он тогда Иисуса, и возложил Моисей на него руки свои, и преисполнился Иисус духа премудрости, и повиновались ему сыны Израилевы, и делали так, как повелел Господь Моисею…
— Евреи, — с досадой сказал Кляйн, — опять эти евреи.
Профессор улыбнулся и умолк. Иван глянул на обоих с интересом.
— Пойдемте, — после паузы сказал Кляйн. — Нас ждут.
— Завтра- седьмой день, — тихо, как бы про себя, сказал профессор. — Иерихон будет взят и разрушен…
Оберштурмбаннфюрер сильно поморщился, но промолчал.
В этот вечер жители города были как-то по-особому, нездорово веселы. Кругом было шумно; тут и там раздавались хмельные песни, хохот, громкие крики. Весь город был ярко освещен: факелы горели повсюду, и в их колеблющемся свете мелькали неверные изломанные тени. Казалось, люди напоказ выставляли небрежение опасностью, темнотой и страхом. Единственные, кто не стеснялся бояться, были животные. Собаки, которые все последние дни выли, не переставая, вдруг умолкли и затаились; напротив, домашняя скотина впала в буйство. Коровы мычали без перерыва, жалобно и страстно; овцы беспокойно блеяли, волнуясь в своих загонах; ослы орали дурными голосами, словно хотели сами себе разорвать легкие… А птиц уже давно не было в городе…
А люди веселились. Дом Рахав был полон народу, и никто не хотел уходить, будто понимая, что только здесь можно было спастись…
Немцы стали расходиться по своим комнатам. Профессор предупредил всех, что проснуться придется очень рано.
Иван уже встал из-за стола, собираясь подняться наверх, как вдруг почувствовал чью-то легкую руку на своем плече.
Он обернулся и увидел Рахав.
Она смотрела на него снизу вверх, лихорадочно блестя глазами, улыбающиеся губы ее слегка дрожали.
Ни слова не говоря, она потянула его куда-то за собой. Иван невольно оглянулся: среди общей суеты, шума и гама никто не обратил на него внимания. Более не раздумывая, он последовал за женщиной.
В полном молчании они прошли по узкому коридору. Рахав толкнула дверь, и они очутились в маленькой комнатке с низким потолком, где были только стол и кровать. На столе горел тусклый светильник.
Рахав стремительно повернулась к Ивану и, как в смертной муке, закрыв глаза, обвила его шею своими руками, прижалась к нему всем своим легким телом. Горячечно зашептали жаркие губы…
— Мой, только мой… ты избран… я ждала тебя, я всегда ждала только тебя, чужеземец, человек ниоткуда… ты уйдешь, я знаю, но останешься моим, ты будешь всегда жить во мне…
Голова у Ивана закружилась. Огонек тусклой лампадки стал ярким, как свет близкой звезды, он усилился и превратился в обжигающий пламень тысячи солнц; комната распахнула свои окна прямо во Вселенную, и могучий и нежный вихрь закружил и подхватил, унося далеко — во времени и пространстве… Голоса, зазвучали всегдашние голоса: они кричали, и пели, и звали, но сегодня для них не было ни места, ни лишнего мгновения, и они ушли, утихли совсем, остался лишь один голос, рядом, вокруг, везде…
Кровать с набросанными на нее шкурами превратилась в звездную яхту под туманными парусами; волны кипящего океана перехлестывали через борт, сбивая с ног и увлекая в пучину; мудрое Время тормозило свой бег, сжимаясь, как пружина, и, распрямляясь, выбрасывало миры и солнца в вечное Ничто…
Иван медленно приходил в себя, восхищаясь и ужасаясь красотой окружающей тишины. Он посмотрел на женщину, лежащую на его руке. Лицо ее было бесконечно спокойно.
Не открывая глаз, она улыбнулась и крепче прижалась к нему.
— Сегодня все кончится, — прошептала она, и голос ее наполнился безысходной тоскою. — Иехошуа бин Нун возьмет город, я знаю это… все умрут, а ты вернешься в свое никуда… Я хорошо знаю это, поверь… я узнала обо всем уже давно и так долго ждала… Скоро все случится: награда, прощение и… прощание… Спасибо тебе, избранник…
Она замерла: Ивану показалось, что ее сердце перестало биться.
Прошла томительная секунда: внезапно женщина широко раскрыла глаза.
— Все… Пора! — вдруг вскрикнула она. — Иди же!.. Скоро рассветет… и в седьмой раз протрубят трубы!
Когда Иван поспешно спустился вниз, все уже были в сборе. Кляйн насмешливо поднял брови, хотел было что-то спросить (убью гада, с холодным бешенством подумал Иван), но передумал.
— Где вы были, Курт? — озабоченно спросил профессор, мельком глянув на Ивана, и, не дожидаясь ответа, продолжал, обращаясь ко всем: — Помните, что только в этом доме мы в безопасности. Тот, кто нам нужен, сам придет сюда… Ждать осталось недолго.
Иван мрачно уселся за стол, взял лепешку, подвинул к себе кувшин с вином и кружку. Он чувствовал себя усталым — и духовно, и физически.
Нашла избранника, подумал он, криво улыбнувшись. Вот ведь ба… в смысле женщины: обязательно им надо, чтоб поромантичнее… это, конечно, понятно. Но почему — избранник?..
Он ел, не чувствуя вкуса, но усталость постепенно уходила. На смену ей пришло резкое чувство тревоги — адреналин весело прогулялся по его жилам, поселив в душе возбуждающее предвкушение схватки. Иван даже приободрился.
В зале повисла напряженная тишина: все молчали, прислушиваясь к происходящему вне стен дома.
Внезапно Иван различил еле слышный звук привычных уже труб. Слабый поначалу, он все усиливался и усиливался. Задрожали стены, брякнула посуда.
— Начинается, — негромко произнес профессор и посмотрел куда-то вверх. — Сейчас они закричат, и стены падут…
Звук, шедший снаружи, заполнял все вокруг, громыхая и названивая. Захотелось зажать руками уши, но Иван почему-то понял, что это бесполезно.
