Далия Трускиновская - Деревянная грамота
Конюхи встали перед столом. Встал и он - ростом вровень с Семейкой, а уж на Данилу ему приходилось глядеть снизу вверх, за последние месяцы парень вершка полтора, не меньше, прибавил.
- Такое дело, молодцы. Не для лишних ушей... - Башмаков задумался. Слыхали, что сегодня на торгу было?
- Нам по торгу разгуливать некогда, мы государеву службу исполняем, ответил за всех Озорной, как если бы и не он полдня возился с заказанным слюдяным окошком, отняв это время у бахматов и аргамаков.
- Это славно. Так вот - на торгу грамота сыскалась, писанная закрытым письмом, вдобавок - деревянная. Попала она в Земский приказ. Там дурак-подьячий вздумал ее в печатню на Никольской снести, чтобы определили, откуда такая взялась. А как из печатни выходил - тут на него напали и грамоту отняли. И где она теперь - неведомо.
- Деревянная грамота? - переспросил Богдаш, словно бы не веря ушам.
- Вроде книжицы, и вся исписана письмом затейного склада. Мне эта грамота нужна.
- Как же мы, батюшка Дементий Минич, ее сыщем? - Тимофей даже развел руками. - Мы и вообще в грамоте-то не сильны! Пусть бы твоя милость побольше рассказала! ..
- Сам бы я желал побольше знать... - тихо сказал на это Башмаков. Видите - не подьячих своих посылаю, не Земского приказа дураков! Кроме вас, молодцы, некого, потому что дело, может статься, государственное. Более не скажу. И вы тоже не спрашивайте. Найдете грамоту - награжу по-царски.
- Коли не твоя милость - кто нам расскажет, где грамота сыскалась, как снова пропала? - задал разумный вопрос Семейка.
- Вот сказки, что в Земском приказе от тех двух дураков отобраны, Башмаков подвинул к Семейке лежащие на столе столбцы. - Я бы вас с ними свел, да только нельзя, чтобы хоть одна живая душа знала, что я вас искать грамоту послал. От нее дорожка, может, к Посольскому приказу тянется, а, может, и повыше...
Конюхи переглянулись.
- Так твоя милость нам с собой, что ли, столбцы дает? - спросил Тимофей.
- Посидите над ними, подумайте. Завтра спозаранку пусть... - Башмаков на миг запнулся, припоминая имя. - ... Данила принесет. Истопнику моему Ивашке передаст. А теперь ступайте. И открыто ко мне по этому делу не ходите. Коли будет нужда - ближе к полуночи, Ивашку вызовете, он ко мне проведет. А это - на расходы.
Он взял со стола заранее приготовленные деньги - четыре полтины, вручил Озорному, вложил в ладонь крепко и, пришлепнув, сбил Тимофеевы пальцы вокруг денег в кулак.
- Ну, с Богом!
С тем конюхи и убрались.
- Отродясь его таким пасмурным не видывал, - сказал про Башмакова Тимофей, когда они спешили обратно в избушку - праздновать именины.
- Погоди, свет, сядем - разберемся, - пообещал самый грамотный из четверых, Семейка.
Из всех гостей остался только дед Акишев. Прочие знали - если конюха, такого, как Желвак или Озорной, на ночь глядя зовут в Верх, то вернется он, пожалуй, недели через две, хорошо коли не пораненный. А дед Акишев уже не столько знал, сколько чуял. И чутье сообщило ему, что не более как через час товарищи вернутся.
Дед сидел за столом, освещенным лишь огоньком от лампады, маленький, постоянно зябнущий и не спускающий с плеч тулуп даже в натопленной горнице. Сидел себе тихонько и ждал. Может, молитвы про себя твердил, может, задремал. И всем четверым вдруг так сделалось жалко деда Акишева был ведь мужик в полной силе, и теперь его слово на конюшнях много значит, и дожился - только и осталось, что ожидать воспитанников своих, пытаясь придать им сил ожиданием и молитвой, а, может, в какую-то страшноватую минуту и спасти, помянув перед образами имя... А и воспитанники-то уже мужики немолодые, Тимофею сорок, Семейке под сорок, Желваку - и тому тридцать стукнуло.
Поблагодарив деда, что дождался, вежливенько его до конюшен проводили и сели разбираться со столбцами. Для такого случая не только сальную свечку на стол поставили, но и железный светец вытащили, и лучину в нем хорошую зажали, и круто ее наклонили, чтобы поярче горела.
- Давно не виделись! - воскликнул Семейка. - Данила, знаешь ли, у кого эту сказку отбирали? У друга твоего сердечного, у Стеньки Аксентьева! Вот кто первым-то дураком был!
Он развернул второй столбец.
- Гляди ты - и Деревнин туда же впутался...
Прочитал, что стряслось с подьячим, и вздохнул:
- Жалко человека!
Третий столбец был сказкой Васьки Похлебкина из Ростокина.
- Никто, стало быть, ничего не ведает и ничего не разумеет, - сделал вывод Тимофей. - Ох, грехи наши тяжкие! Неужто у Башмакова подьячих не нашлось, чтобы их этим делом озадачить?
- То-то и оно! - сказал сообразительный Богдаш. - Коли нас вызвал стало быть, подьячим веры нет! Даром он, что ли, Посольский приказ поминал? И - выше! Как ты, Тимоша, твердишь - имеющий уши да слышит.
- Я вот краем уха слыхал, подьячего одного в Посольском приказе на горячем прихватили, - сообщил Семейка. - Вроде бы он с немцем из Кукуй-слободы сговорился и какие-то важные столбцы ему вынес, грамоту какую-то для него переписал...
- А я о чем толкую! - воскликнул Богдаш.
- Да тише ты, нишкни... - одернул его Озорной. - Стало быть, Башмаков уже и к своим подьячим веры не имеет?
- Какая уж тут вера, коли грамота закрытого письма пропала! - не унимался Богдаш.
- Не галди, свет, - призвал его к порядку и Семейка. - Во-первых - не пропала, а сыскалась. Во-вторых же - как полагаете, почему вдруг не бумажная, не пергаментная, а деревянная?
- А шут ее ведает, - за всех присутствующих ответил Тимофей.
- Вы, светы, про вощеные дощечки слыхивали? По которым острой палочкой или косточкой буквы царапают, а коли написанное больше не требуется - то заглаживают и снова пишут.
- Точно! - воскликнул Данила. В оршанской школе как раз на таких дощечках он и учился писать.
- Погоди, Семейка! - одернул Тимофей. - Поглядим, что в точности про ту грамоту в столбцах сказано!
Богдаш стал развивать задом наперед столбец со сказкой Деревнина, Семейка - со сказкой Стеньки Аксентьева. Он нашел нужное место первым.
- Вот, слушайте! "А доски те деревянные, в пядень с небольшим длиной, в вершок толщиной, а досок четыре или пять, поперек исписаны, знаки не нашего письма, а связаны ремешками". Вот, более - ничего...
- "Дщицы в две пядени вдоль, пядень с четвертью поперек, по углам дырки, а дщиц семь или восемь, буквы черные словно врезаны, письма чужого, мелкие", - прочитал Семейка.
- Ну, где тебе тут вощеные дощечки? - спросил Тимофей. - Я тебя спрашиваю!
- А я тебя - скажи, где тут правда? - Семейка отобрал у Богдаша столбец. - У одного грамота в две пядени, у другого - в пядень с малым. У одного четыре, у другого - восемь! И как бы можно было врезать мелкие буквы? Чем? Вот чтобы процарапать - такая палочка есть, сам видывал.
