Далия Трускиновская - Деревянная грамота
- Коли найдем - куда присылать? - спросил Богдаш.
Третьяк задумался.
- Да он, поди, и сам знает, где нас искать, - осторожно сказал скоморох.
И то верно - мало ли кто признает его в толпе. Скоморохам на Москве бывать не велено. От случайного зловредного знакомца убежать нетрудно. А вот коли такой знакомец услышит и запомнит место сбора - быть беде!
Третьяк обещал прислать за конюхами, когда на Масленицу начнутся представления. Праздник длится неделю, весь город шумит и гудит, за всяким бездельником, питухом и горлопаном стрелецкие караулы не угонятся, сами, поди, к последнему деньку ногами кренделя выписывать станут. Вот и повезет, с Божьей помощью, показать свое мастерство, потешить москвичей да и денежек набрать побольше...
Расставшись со скоморохом, конюхи пошли выбирать большой нарядный калач в два алтына ценой. Перебрав и перетрогав немалое количество этого добра, изругав матерно пятерых сидельцев и получив в ответ пуда полтора того добра, что на вороту не виснет, взяли самый упругий, самый румяный.
- У меня тесто скважистое, - хвалился продавец. - Мой и за неделю не зачерствеет!
Подарок поскорее, пока хватает силы удержаться и не отломить кусочек, понесли в Кремль.
- Семейка сказывал, по-татарски "калач" значит - будь голодный. Должно быть, даже если сыт по горло, увидишь - и есть захочешь, - объяснил Богдаш. - Давай, поторапливайся! Не то за другим калачом возвращаться придется!
Словно напрочь забыл, что Данила хромает!
Стараясь идти ровно, Данила поспешал следом. Не хныкать же - подожди, дяденька, ножка болит! А тут еще и снег с неба рухнул - как будто нарочно его там неделю копили да весь на Красную площадь и вывалили. Поневоле спешить нужно - такой здоровый калач за пазуху не спрячешь.
У Никольских ворот кто-то пихнул Данилу в бок. Человек, видать, спешил да только семь раз подумать надо, прежде чем с государевыми конюхами так обходиться. Данила рванул наглеца за рукав, норовя поставить к себе лицом, и тот, скользя, повернулся. Но тут же стряхнул с себя Данилину руку и, боком ввалившись в толпу, замешался в ней, пропал за снегопадом.
- Томила! - крикнул парень.
- Чего орешь? - обернулся к нему Богдаш.
- Я Томилу видел!
- Ну и что? Невелико сокровище, чтобы из-за него глотку драть. Третьяк его потерял - он пусть и орет.
- Я его добуду! - грозно заявил Данила. И кинулся следом.
О том, что Томила дружил с кулачными бойцами, был своим человеком в их любимом кружечном дворе, "Ленивке", да и сам считался бойцом не из последних, Данила не то чтобы не подумал, нет, скорее даже очень хорошо об этом подумал. Да ведь он шел не один и был уверен, что Богдаш его в беде не бросит. А Богдан Желвак - косая сажень в плечах и злость в драке неописуемая. Как будто всему миру мстит за то, что рос подкидышем в богадельне.
Данила не ошибся - Богдаш поспешил следом.
- Ишь, уковылял! - с тем товарищ поймал его за плечо. - На кой тебе тот Томила? Взять его разве к Тимофею, заставить срамные песни петь?
- Гляди ты - к Земскому приказу прибился!
Томила и впрямь был обнаружен у самого приказного крыльца. Но наверх всходить не стал, а сразу затесался в толпу челобитчиков. Ростом он был с Желвака, и его высокий остроконечный меховой колпак торчал приметно.
- Может, с кляузой туда приплелся?
- На Третьяка с ватагой, что ли, просить?
Сама мысль, что скоморох открыто зайдет в приказ и станет там пространно излагать свои скоморошьи беды, насмешила конюхов чрезвычайно.
Они вошли в Никольские ворота и через весь Кремль направились к Аргамачьим конюшням. Там припрятали калач и занялись обычными своими делами - уж чего-чего, а дел на конюшнях всегда хватало.
Вечером собрались в Тимофеевой избенке. Были позваны дед Акишев, без которого ни одно празднование не обходилось, и кое-кто из стряпчих конюхов. Данила, как самый младший, был на подхвате и помогал накрыть на стол.
Это было нехитрое мужское застолье - с солеными огурцами да рыжиками, с квашеной капусткой, с мясным пирогом, все - покупное, с торга, и лежали посередке пять румяных дареных калачей, одинаковых, как будто один пекарь лепил.
Наконец, когда все миски, чарки, баклажки и сулейки уже стояли в должном порядке, Данила присоединился к старшим.
Разлили по чаркам зеленоватое вино, поднесли к губам и дружно повернулись к имениннику. Сейчас бы полагалось первым делом выпить за царя-батюшку, потом за все царское семейство, и добраться до Тимофея понемногу, когда уж большая баклага будет на исходе. Но все за столом были свои, долго засиживаться и много пить не собирались. Опять же - не пированье, чтобы свято порядки соблюдать.
- Быть добру! - сказал Тимофей и совсем было отхлебнул вина, но в дверь постучали.
- Заходи, добрый человек! - позвал именинник.
Дверь приоткрылась, но гость на пороге не встал. Он глядел из холодной темноты, словно требуя, чтобы к нему туда вышли. И лицо гостя было собравшимся знакомо - Семейка, поставив чарку, направился в сени. Просовещался он с гостем недолго, выпроводил его, вернулся и сказал:
- Велено в Верх поспешать. Тебе, Богдаш, Тимоше, мне и Даниле.
- На ночь глядя? Ишь, неймется им! - удивился было Родька Анофриев, но удивление было с изрядной долей зависти - его-то, питуха ведомого, никто за важным делом в Верх не позовет...
- Быть добру! - упрямо повторил Тимофей и единым духом выпил чарку. Ешьте, пейте, гости дорогие. А мы, может, еще и вернемся.
Приказ тайных дел размещался при самых государевых покоях, чтобы дьяк Дементий Башмаков со своими подьячими всегда был под рукой.
Конюхи прошли узким и низким коридорчиком, встали перед дверью с полукруглым верхом и, как по приказу, перекрестились. После чего Тимофей, как самый старший, поскребся ногтем.
- Заходите живо! - велел Башмаков.
Он был в покоях один, и по лицу видно - сильно чем-то озадачен. Настолько озадачен, что четыре человека ему в пояс поклонились - а он на них и не взглянул, уставясь в разложенные по столу столбцы.
- Твоя милость звать изволила? - обратился Озорной.
- Поближе подойдите, молодцы...
Тут лишь дьяк поднял голову и поочередно поглядел в глаза Богдану, Тимофею, Семейке и Даниле.
Данила не впервые видел этого человека, еще довольно молодого для такой важной должности. С виду Башмаков был невысок, не румян, вообще неприметен, и, случись Даниле выбирать для него наряд к лицу, ходить бы дьяку в потертой ряске, в клобучке, в смирном платье. Ему, с его ранней плешью, хоть скуфеечку бы носить, из-под которой блапристойно свисали бы легкие светлые волосы. Однако, несмотря на зиму, был он в покоях без головного убора.
Конюхи встали перед столом. Встал и он - ростом вровень с Семейкой, а уж на Данилу ему приходилось глядеть снизу вверх, за последние месяцы парень вершка полтора, не меньше, прибавил.
