Дмитрий Володихин - «Если», 2008 № 11
— Ты видишь то же, что и я? — спрашивает она. — Они же хордовые! У них хордовые хребты. Они двуногие. Двусторонняя симметрия… даже больше! Груди. Соски! Кормление грудью?
Я вижу то, что видит она, и понемногу тоже изумляюсь.
— Они могли развиться на Земле!
— Похоже, в теории панспермии все-таки что-то есть.
Человек передо мной начинает тяжело и прерывисто дышать, проходя мимо луриан, но я иду с поднятой головой, даже сердце не ёкнет, Кора всего на шаг позади меня.
Корабли «Синдиката» названы числами. Меня селят на борту «3491» в длинном коридоре младших оценщиков. После размещения Кора приглашает своих оценщиков в каюту, чтобы выпить.
— Как ты протащила сюда алкоголь? — спрашивает Джулиан.
Кора качает головой:
— Не протащила. «Синдикат» мне сказал, что моя задача укреплять социальные связи внутри моей группы. А значит, они платят за алкоголь. Пейте.
Мы обсуждаем увиденное на борту «3491». Кто-то жалуется, что ему не хватает неба. Подшофе, тоскуя по дому, Кора с готовностью показывает нам небокамеру, где будет проходить большая часть нашей работы в Консульстве.
Небокамера — пустое обширное помещение. Через прозрачный потолок видна величественная панорама звезд, и мы стоим под ней, благоговейно задрав головы, радуясь искусственной гравитации, благодаря которой этот вид кажется прекрасным, а не тошнотворным.
— Это небокамера. Тут мы выставим… нашу коллекцию.
На последних словах Кора запинается.
Чтобы развеять мрачное настроение, Кора распаковывает два манипулятора гравитационного поля. Мы практикуемся, учась поднимать ботинки, дергать друг друга за волосы и возиться в странной игре в духе «лови, если сможешь», когда проигравший становится следующим мячом.
Наконец с алкоголем покончено, мы угрюмо расходимся по каютам. Большинство разбивается на пары: я выбираю Джулиана. После мы шутливо спрашиваем друг друга: можно ли считать основной инстинкт, базовую тягу к спариванию той или иной разновидностью ксенофобии.
— Вот почему антропологам не следует спать с другими антропологами, — говорит он. — Мы высасываем романтику из каждого романа, спрашивая себя, какая эволюционная потребность свела нас в данный момент времени.
— Вот почему антропологам как раз и следует спать друг с другом, — смеюсь я. — Нам незачем подавлять естественную потребность обсуждать такие вещи вслух.
Но смех замирает. Мы просто два человека в темноте: да, мы боимся инопланетян, но и себя тоже.
В ноябре молодая луна народится шестнадцатого, а мы принесем наши первые жертвы.
Консульство охраны культуры завоеванных народов — археология консулов в крупном масштабе. Кора объясняет и объясняет, но каждому из нас самому приходится осваиваться со смыслом ее слов. Лишь когда мы начинаем демонтировать Рим, до меня по-настоящему доходит…
Пока я смотрю на трехмерную проекцию триумфальной арки Константина, рассчитывая давление в мраморе, пока мы разбираем ее на части, рядом со мной останавливается Кора.
— Знаменитые даки с форума Траяна, — говорит она с надлежащим благоговением.
Фриз медленно движется в поле гравитационного манипулятора, за контролем которого стоит Джулиан.
— Верно. — Я поднимаю взгляд на древнее изображение триумфа Рима. — Сегодня немного потребуется, чтобы отождествить себя с поверженным варваром.
— Старайся мыслить позитивно, — говорит Кора. — Сомневаюсь, что «Синдикат» видит в нас варваров, растоптанных его пятой… Скорее, они считают себя крылатой Никой.
— Значит, луриане — топчущие всадники, — с отвращением бросаю я.
— Скорее лошади, чем всадники, — мягко возражает Кора.
Вполне уместно первым разграбить Рим. Мы должны ободрать с Земли ее монументальное искусство — все ее артефакты власти — и добычу перевезти на правящие планеты Консорциума, где она будет выставлена на протяжении всего срока порабощения человечества «Синдикатом Звездного пути». Как Рим, который проводил по своим улицам побежденных правителей и захваченные богатства других народов, чтобы упрочить свое владычество над миром, так и «Синдикат» демонстрирует свое господство над нашей расой.
Той ночью суть моего коллаборационизма становится окончательно ясна: мы крадем не только монументальное искусство государств существующих, но и государств прошлых: памятник Линкольну, и Парфенон, и гигантская ступа из деревни Санчи в Индии будут отданы нашим завоевателям, а я стану ключевой фигурой в этом разбазаривании искусства человечества. Я часами брожу по «3491», дрожа и молясь об искуплении.
Наконец я забредаю в буфет для сотрудников с Земли, где объедаюсь шоколадом и сыром, спрашивая себя, есть ли способ разорвать мой необратимый контракт. Как мне избежать участи стать предателем собственной расы.
Мое лихорадочное обжорство прерывает тихий голос Коры:
— Я давно думала, когда же до тебя дойдет?
Рот у меня набит шоколадом, я сглатываю.
— Я убеждала себя, что все будет хорошо. Потому что большинство гробниц заброшено. Тогда мы не становимся расхитителями.
— Ты с кем-нибудь из дома говорила? — Она пододвигает стул.
— Нет. Зачем?
— Я на этом сломалась. Мой научный руководитель написал мне: «Имя Коры Марч войдет в историю как имя низкого прихлебателя тиранов, подлейшего предателя, самого отвратительно вора в человеческой культуре».
Я смотрю на нее во все глаза.
— А то, что сказала мама, было еще хуже. — Ее рука тянется к моему шоколаду. — Можно?
На мой кивок она аккуратно снимает обертку и лишь потом говорит:
— Через три тысячи лет, когда эти сокровища в целости и сохранности вернутся на Землю, будут ли мои потомки чернить мое имя и имена моих оценщиков? На Земле осталось немного памятников, которым три тысячи лет.
— Через три тысячи лет мне, пожалуй, будет все равно.
— В натуре человечества завоевывать. — Она нацеливается на вторую шоколадку. — На Земле еще сохранились общества, которые никогда не практиковали войну, а теперь они едва-едва перебиваются на задворках цивилизации. Для большинства из нас завоевания всегда были наследственной целью. А теперь это случилось с нами самими. Мы чувствуем себя жертвами, но ведь большего нам и не следовало ожидать.
И теперь сотням поколений придется жить в рабстве. Мы утратим кое-что из искусства, а также право воевать друг с другом, утратим право держать миллиард людей в нищете, пока миллион процветает. И мы потеряем то, что считаем нашим правом на очевидное великое предназначение среди звезд. Но что мы приобретем?
