Ричард Маккенна - Ночь Хогги Дарна
Упругая поверхность, по которой они ступали, источала аромат. Они будто бы находились на розовозеленом острове, а вокруг волновалось лесное море; ветви деревьев-великанов тянулись к небу, шелестя листвой и поигрывая цветами, украшенные вьющимися растениями разнообразных форм и оттенков. Яркие птицы (настоящие!) выпархивали на свет, а потом опять ныряли в тень, наполняя воздух щебетанием и криками.
— Тут просто великолепно! — восхитился Коул, подумав про себя, что Пайя так же прекрасна, как и обступивший их лес.
Девушка привстала на цыпочки, потянувшись за крупным белым цветком, а Коул, глядя на нее, любовался нежной девичьей кожей, округлостями фигуры, ямочками на руках, свежестью и… зрелостью, зрелостью сочного, спелого плода. Именно зрелостью, другого слова он не мог подыскать. И еще глазами.
— Ты не боишься меня больше, Пайя?
В самом деле, от ее страхов не осталось и следа. Карие глаза с пушистыми длинными ресницами смотрели открыто и весело — так, как и задумала природа, создавая их.
— Здесь мирно и безопасно. — призналась она. — Когда я забираюсь на лесную вершину, мне почему-то совсем не хочется возвращаться на станцию!
— Увы, мы должны будем вернуться, — вздохнул Коул и тут же предложил: — Но ведь можно притвориться, что мы вовсе не собираемся возвращаться. Идет?
Он увидел гроздья красно-золотистых фруктов и спросил:
— А это можно есть?
— Вполне. Они очень вкусные. Слишком вкусные. Проблема Нью-Корнуолла…
— О чем ты?
— А ну, бегом назад, к флайеру! — крикнул Пайя и грациозно помчалась прочь, мелькая среди ветвей в лучах солнца.
Коул поспешил за нею следом, с трудом сохраняя равновесие.
Ленч удался — это окончательно выяснилось, когда Пайя извлекла из пакета припасенную бутылку крэша. Они потягивали крэш, сидя перед флайером, и Пайя пыталась обучить Коула ньюкорнуоллскому песенному фольклору. Ее негромкое, чистое пение сливалось с мелодичными птичьими голосами.
— Кое-что мне знакомо, — заметил Коул. — Несколько лет назад, когда я учился на выпускном курсе, мне довелось изучать поэзию докосмической эры. Кстати, я могу читать на староанглийском, а вот на слух его не воспринимаю.
— Хочешь, научу?
— Ну.„ не знаю. Мне нравится один древний поэт… его имя — Роберт Грэйвз. Как там у него: «Там, где пройдет она, творятся чудеса…» Нет, дальше не помню.
— Знаешь, я ведь могу записать для тебя наши песни.
— Главное очарование не в песнях, а в тебе, в твоем голосе. Спой еще.
И она пела что-то о короле, чьи волосы излучали мягкий свет, — однажды он вышел из леса, и был он наг, и нес с собою любовь… В голубом небе появились маленькие белые облачка, а синеватая Эннис еще дремала над шуршащими ветвями, которые охраняли тайну их острова.
Пайя сама напоминала облачко — такая же плавноокруглая; ее пышные каштановые локоны оттеняли живость лица, переживавшего то, о чем она пела — пела по-настоящему, как птица. Пайя… Она была полна жизни, крепка, замкнута и совершенна — словно один из больших красивых цветков, что покачивались по берегам их острова под дуновением ветра. Коул почувствовал, как заволновалось его сердце.
— Пайя, — вклинился он в песню, — ты и в самом деле хотела бы уехать с Нью-Корнуолла?
Она кивнула, широко раскрыв глаза и по-прежнему напевая.
— Если хочешь, я возьму тебя с собой на Белконти. Мы доберемся до Кар Труро и будем там дожидаться «Горбэлса».
Свет в ее глазах потускнел.
— Почему в Кар Труро?
— Мне трудно говорить об этом тебе, Пайя, ко я боюсь твоего старого родича… Я хочу обратиться к правительству планеты.
— В Кар Труро нет ничего хорошего, Флинтер… А ты не можешь вернуться на станцию и… и сделать то, чего хочет от тебя дядюшка Гарт?
Последние слова она произнесла шепотом; страх вновь промелькнул в карих глазах.
— Пайя, а ты знаешь, чего он хочет?
— Да, — она понуро опустила голову, тряхнув каштановыми кудрями.
Коул встал на ноги.
— Так вот оно что… Ну, слушай же: никогда я не сделаю этого, потому что Гарт Бидграсс — сам дьявол, ты слышишь? Он жадный старик, который не остановится даже перед кровью.
Пайя тоже вскочила; ее глаза теперь были скорее сердитыми, чем испуганными.
— Он не такой! Он пытается спасти тебя! Он хороший, он благородный и… и великий человек! Если бы ты знал правду… ой, прости меня, Моруэнна! — она прикрыла рот ладонью.
— Не понимаю — какую я должен знать правду? Или не должен? А ну, объясни! Что еще за правда?
— Я и так слишком много болтаю. Мне надо сказать об этом дядюшке Гарту, — и она расплакалась.
— О чем ты хочешь рассказать Бидграссу? Я точно знаю — он лжец! Он обманывает тебя, как… — Коул не мог подобрать нужное слово.
— Я… мне надо было, чтобы ты… чтобы ты меня полюбил. И я старалась, но теперь не могу, потому что… потому что… — она запнулась, скомкав фразу бессвязным всхлипыванием.
Коул успокаивающе провел рукой по волосам девушки.
— Я поторопился с выводами, — извинился он. — Я все еще двигаюсь с закрытыми глазами и оттого спотыкаюсь, вернемся на станцию, и я еще раз поговорю с твоим дядюшкой.
Наутро Гарт Бидграсс выглядел усталым и вел себя отчужденно. Несмотря на это, он пригласил Коула позавтракать с его семьей. Экологу еще не доводилось бывать в большой комнате, отделанной дубовыми панелями и выходившей окнами в южную часть сада, Пайя имела подавленный вид, зато миссис Вигноли была необычайно жизнерадостна. Завтрак, принесенный великаншей, не представлял собой ничего особенного — обычная овсянка да жареное мясо.
Гигантская женщина удалилась, когда Пайя освободила поднос, переставив посуду на обеденный стол. Бидграсс налил себе побольше кофе, устроился поудобнее и воззрился на Коула через стол.
— Мистер Коул, я сделал ошибку, вызвав вас сюда. Наверное, я был неправ еще и в том, что водил вас за нос. Но это — во имя вашей же собственной безопасности. Вы мне верите?
— Я верю, что вы верите в то, о чем говорите.
— Вы прибыли слишком быстро и оказались чересчур проворны и любопытны. И я стал беспокоиться… Пайя, остальные, да и мое доброе имя…
Коул усмехнулся.
— Допустим, я и впрямь слишком проворный и любопытный. Но почему я не могу знать…
— Можете, мальчик мой. Раз уж вы сунули свой нос, куда не следует, да к тому же еще и настаиваете, то придется вам рассказать. Но учтите — с этого момента вам грозит большая опасность, и, видит Бог, я очень хотел бы, чтобы вы оставались в неведении ради вашего же блага.
Коул отрицательно мотнул головой.
