Александр Щеголев - Раб
Он нашел друга на кухне. Тот удобно устроился на полу, опираясь спиной о газовую плиту, и забавно раскачивался из стороны в сторону. Одежда Люмпа состояла из одних плавок, а на голове его... Полиэтиленовый мешок был напялен на голову! Холеный бросился к нему:
- Федя!
Тот медленно, с заметным напряжением поднял глаза. Мутные, бессмысленные глаза.
- Это я! Я! Ты узнаешь меня!
- А... - произнес Люмп.
Холеный попытался поймать его взгляд. Осторожно взял в ладони безвольную голову. Надо было что-то говорить.
- Как жизнь? - зачем-то крикнул он.
- Нет жизни, - тускло откликнулся Люмп.
- Чего?.. - ошалело сказал Холеный.
Больше всего раздражали карманы. Хотя, нет - дверь! Поганая, ненавистная дверь! Или слаженное ржание, рвущееся сквозь стену? Трудно разобраться. Стена-то во всяком случае была очень кстати, без нее верный провал... На яростный шепот: "Держись!" Люмп реагировал беспрерывными кивками, сам же держаться не желал, норовил сползти на пол, оседал неумолимо, целеустремленно, и каким же гнусным издевательством казался этот тяжкий путь! Вот оно, испытание - мельтешило в голове.
Где же ключ! Высвободив одну руку, человек неистово шарил по карманам. И только найдя требуемый предмет, сообразил - чтобы изнутри открыть дверь, ключа не требуется. Он аккуратно прислонил друга к стене и попробовал дрожащими пальцами справиться с замком. Получилось.
- Пошли, - сказал человек.
Лестничная площадка не пустовала: здесь развлекался какой-то парнишка. В полной тишине он странно дергался, производил забавные телодвижения, сгорбившись, завесив глаза шикарным чубом, он мычал что-то нечленораздельное и сладостно постанывал. На шее его болтался магнитофончик. На голове были наушнички. Парнишка танцевал под музыку, слышимую только им, и выглядело это на редкость глупо и противно. Человек схватил его за одну из конечностей. Танцор вскинулся в испуге.
- Иди внутрь! Чего тут торчишь! - человек возбужденно указал свободной рукой в разинутый зев квартиры. - Туда, туда!
Парнишка миролюбиво улыбнулся, многозначительно потыкал пальцами в свои наушники и послушно удалился, продолжая дергаться. Очень заводная у него была музыка. Человек ногой захлопнул дверь.
Он подвел друга к противоположной стене. Крикнул, задыхаясь:
- Мы пришли!
Друг с недоумением оглядывался, силясь понять происходящее. Ситуация и впрямь была нелепой до крайности. Впрочем, ничего особенного не происходило, поэтому он вел себя пристойно.
- Мы пришли! - новый отчаянный выкрик. И снова - ничего.
Тогда человек положил друга на кафельный пол: не мог больше держать его. Сам рухнул на ступеньку рядом.
- Как хорошо, - с наслаждением пробормотал Люмп, повернувшись на бок и уютно поджав ноги. - Холодно.
Он не задавал себе вечных вопросов. Он ни о чем не просил окружившее его безмолвие. Он не проклинал тот миг, когда увидел выход из Кельи. И даже не плакал. Просто сидел на ступеньке, обнимая чугунную решетку, вытирая лбом вековую пыль - просто ждал. Иногда он поворачивал голову и окидывал взглядом чужие неопрятные стены. Дверь... Дверь, украшенная вызывающей надписью. Вот она, стоит только протянуть руку! Приоткрыть ее, вдохнуть сыроватый воздух...
Он вскакивал.
Мираж, опять мираж. Обман - в который раз. Проклятая лестница! Проклятый насмехающийся колодец!
Человек ждал, теряя остатки разума. Келья не отвечала на его зов.
Редкие шаркающие шаги. Кто-то медленно поднимался вверх, шумно отдуваясь, задевая сумкой ступени, ощутимо наваливаясь на перила, кто-то карабкался сюда, усталый и равнодушный, чтобы мимоходом оборвать ниточку надежды. Да. Это женщина. Остановилась, не решаясь двинуться дальше. Глаза ее округлились.
- Кошмар! - вдруг заорала она. - Подонки! Устроили тут притон! Господи!... Каждый вечер, каждый вечер!
Замолчала, распаленная собственной решимостью. Никто не высунулся из щелей поддержать или полюбопытствовать. Лестница расслабленно позевывала. Но законное возмущение - это чувство, которое не позволит молчать долго:
- Предупреждаю, я пойду в милицию! Последний раз предупреждаю! Подонки! Господи, какие подонки...
И Холеный встал. Его качало, но он дошел до квартиры. Лишь войдя внутрь, он вспомнил про Люмпа. Впрочем, возвращаться назад было нельзя, потому что снаружи остались пустота и бессмысленность, они рвались вслед бессмысленность выхода и пустота ожидания.
В квартире его встретили боль и тоска. Резь терзала глаза, слишком ярок был свет этого мира. В ушах стоял гул - непомерно громкими оказались здешние звуки. Холеный заглянул в комнату. Призрачный свет телеэкрана освещал жаркое месиво тел. Потные черви - копошились, хихикали, выползали в прихожую. По коридору бродили тени. Прижимаясь к стене, Холеный побрел в кухню - попить водички. Его начинало мутить.
- Ах!.. А я тебя ищу!
"Кто это? Кто? Как ее... Любка. Любище."
- Послушай, ты материалист или идеалист? - томно спросила, блестя заряженными глазками. Зачем ей?
- Какая разница?
- Я о-бо-жаю идеалистов.
"Не трогай меня. Убери руки."
- Я ни тот, ни другой.
- Ну-у, так не бывает!
- Бывает.
"Под комбинезоном - голое тело. Я давно это понял, отпусти меня! Да не липни ты... стерва."
- Тогда кто ты?
- Я грузчик.
Появился Голяк, похлопал глазами и пьяно сказал:
- Ага. С ним. Вот так тусовка.
Бежать, бежать! Холеный, наконец, отцепился, поспешил прочь.
- Вся наша жизнь - тусовка, - философски подметил Голяк.
- Ты вонючка, - улыбнулась дама вслед.
Из кухни кто-то выходил. Двое.
- Хамло! Ты знаешь, что девочек надо пропускать?
- Девочек или шлюх?
Рассыпчатый смех.
В кухне предавались интеллектуальным играм. Некто в тельняшке, взгромоздившись босыми ногами на стол, декламировал. Аудитория разлеглась прямо на полу.
- Что может быть радостнее труда: труд нам приносит деньги. Что может быть благороднее денег: на деньгах покоится общество. Что может быть низменнее денег: на них купили наши души. Что может быть отвратительнее труда: он создал таких ублюдков, как мы.
- Слезай к нам, умник, - лениво предложили снизу. - Отциклюем паркет твоими афоризмами.
- Что может быть ничтожнее наших мыслишек! - возвысив голос, закончил поэт.
О чем они говорили? Какой паркет? На кухне был постелен линолеум...
Холеный спрятался в ванной. Это помещение неожиданно оказалось пустым. Теперь он заперся сам, изнутри. Устроился на обсиженном краю ванны и только тут задался вопросом: почему Келья не приняла Люмпа? Какая беда помешала этому?
Думать было трудно. Чудовищное предположение раздирало мозг. Что, если Келья отвергла не Люмпа? Что, если?...
