Мария Галина - Курортная зона
- Ты на своих приятелей посмотри! - обиделся почему-то папа. Писатели! Да я по их опусам могу диагнозы ставить. С закрытыми глазами.
- Ты моих приятелей не трогай! - возмущается Ленка.
- Он в настроении, - объясняет мама. - Он уже тронул моих родителей.
Папа уже готов и дальше развивать эту благодатную тему, но тут звонит телефон. Он берет трубку.
- Лена, тебя.
- Слушай, - доносится до Ленки голос поэта Добролюбова, - а если это будет ирландский волкодав?
* * *
В дурдоме тихо. На аллеях лежат нежные полосатые тени, на тополях блестит клейкая, свежая листва. Асфальт в глубоких трещинах, сквозь которые лезут разные травы. Сегодня тепло, и все неопасные больные мирно гуляют по теплым дорожкам. Они идут вместе с Лошадью. У Лошади здоровый отдохнувший вид.
- Ты понимаешь, - говорит она Лидочке, - она ведь обо мне заботится. Я ей говорю - мама, хватит, это не твое дело, кто мне звонит. Ты его все равно не знаешь!
- Разменяться вам бы надо, - сочувственно говорит Лидочка. - А то тебе никакой жизни не будет.
- Разменяться! Хорошо бы! А мне что делать? Я же без нее выйти на улицу не могу. Нет, в ушах уже, конечно, не так шумит, а в глазах еще что-то бегает.
- Ну, они тебя лечат как-то? - пытается перевести Ленка разговор в логическое русло.
- Лечат! Они вылечат! Лучше бы они маму вылечили!
- Ну, хоть процедуры они какие-то назначают?
- Да ничего они не делают! Аутотренинг какой-то. Лидка! - оживляется она. - Тут такой врач работает! Лидка, ты бы слышала этот голос! Когда он говорит "расслабьтесь", у меня ноги подкашиваются.
- А ты что делаешь? - с интересом спрашивает Лидочка.
- Ложусь, естественно. Мы все лежим и дышим. Ты, Лидка, неправильно дышишь. Начинать надо от живота.
- Это уже устаревшая система, - авторитетно объясняет Лидочка. Диафрагма должна фиксироваться.
- Да нет у тебя никакой диафрагмы, - досадливо говорит Лошадь. Рассосалась. А кормят тут погано. Хорошо, мне мама еду носит.
- Вот видишь, - укоряет Ленка.
- И что с того? Лучше бы она меня отравила! Всем сразу стало бы легче.
- Не расстраивайся, - мягко говорит Ленка. - Я тебе Грофа принесу. Полежишь, почитаешь Грофа.
- Нет, не надо. Я Кастаньеду читаю. Про эти... эротические знания.
- Эзотерические?
- Ну да, экзотические. И уже поняла, что я раньше была деревом.
- А каким? - интересуется Лидочка.
- Наверное, лиственным. Мои руки, как ветви. Я колеблюсь под ветром, колеблюсь...
Из темного окна на первом этаже с увитой диким виноградом решеткой доносятся звуки фортепиано.
- Это кто так здорово играет? - Ленка в музыке не очень-то разбирается, но эта ей нравится. Душевно как-то получается.
- Да так, - равнодушно отвечает Лошадь, - одна сумасшедшая. Ну ладно, я пошла. Мне еще на процедуры надо.
Они смотрят, как она уходит по дорожке, стараясь не наступать на трещины в асфальте.
- Здоровая же кобыла, - говорит Лидочка. - Всех сведет в могилу и еще на этой могиле спляшет. А ты мне Грофа дай почитать.
* * *
"Она была черная, как ночь, и тем страшнее была ее разверстая алая пасть, напоминающая кровавую рану, из которой, точно обломки костей, торчали ослепительно белые зубы. Ее дыхание было таким горячим, что я почувствовал ожог на своем лице. "Уходи!" - сказал я. Она тихонько зарычала. Пригнувшись на низких лапах и наклонив мощную лобастую голову, она медленно покачивалась из стороны в сторону, глядя на меня исподлобья своими налитыми кровью глазами. Я видел розовую плоть под ее отвисшими нижними веками, которые словно оттянули вниз чьи-то невидимые пальцы... Я задыхался... За моей спиной раздался дикий крик жены..."
- Ну, все-таки вставил, - бормочет Ленка. - Не бультерьера, так ротвейлера. Долго думал, наверное. Инфернальная собака.
- Слушай, - говорит она, - этот кусок тебе удался. А вообще, ты сколько уже написал?
- Страниц тридцать, - говорит Добролюбов. - На роман, пожалуй, не тянет. Жаль, за роман больше платят.
- Тебе что нужно, - спрашивает Ленка, - деньги или слава?
- Деньги мне, вообще-то, не помешают, - задумчиво говорит поэт Добролюбов. - Но слава тоже, знаешь... за нее тоже деньги платят.
Лето лишь начинается. Впереди июль с его резкими тенями и беспощадным солнечным светом, с душегубками троллейбусов и густыми смоляными ночами, когда отовсюду доносится металлическое пение цикад. Наступит июль, и короткий, как удар дальней молнии, август, когда дни еще долгие и теплые, а ночи уже долгие и холодные, и мягкий, словно извиняющийся сентябрь, и опять будет туман и сырость, и ветер, и будут люди кутаться в пальто, и холодное море ночами будет ворочаться в своем каменном ложе...
Лошадь выписали из больницы, и она уже успела поругаться с Лидочкой на предмет новой диеты. Поэт Добролюбов сократил повесть до размеров рассказа. Генриетта Мулярчик развелась со своим молодым мужем. А молодой Срулевич и вправду сошел с ума. Настоящее безумие очень логично, и молодой Срулевич очень логично объяснял, что он не может ни работать, ни просто думать, потому что принадлежащие к какой-то загадочной организации соседи все время включают за стенкой направленный генератор. Он поменял квартиру, переехал, но члены этой организации отыскали его и здесь. Тогда он начал бродить по городу, он на ходу запрыгивал в трамваи и на ходу выскакивал из них, но все время чувствовал спиной чьи-то внимательные взгляды. От них негде было укрыться, от них не было спасения, и молодой Срулевич пришел домой, заперся в ванной и вскрыл себе вены. Сестра, которая его каждый день навещала, успела прийти вовремя, и молодого Срулевича откачали. Откачали и сразу увезли в больницу. Ленкин папа, который ходил туда консультировать, вернулся и сказал, что дело плохо. Что это настоящая шизофрения и что она, скорее всего, неизлечима. Разве что будет временное улучшение...
* * *
"...Это святое письмо. Его написала одна старушка после того как увидела ангела и он велел ей написать это письмо и она сразу заработала мелеон рублей. Один мальчик исцелился после того как написал это письмо десять раз а если вы его не перепишете и не разошлете всем своим друзьям и знакомым, то будете страдать неприятностями и пожалеете".
"А также пожаром, потопом и землетрясением", - бормочет Ленка. Она задумчиво вертит письмо в руках, потом рвет его на мелкие клочки и бросает обрывки в мусорное ведро. Люстра в гостиной начинает мелко дрожать.
- Лена, да перестань ты раскачиваться на стуле, наконец! - кричит из комнаты мама. - Стены уже трясутся.
- Это не я! - нервно хихикнув, говорит Ленка. - У нас, кажется, землетрясение.
За окном, на киностудии, начинают выть собаки. Они воют с ужасающей синхронностью, то низко, то резко забирая вверх, надрывая души усталых перепуганных граждан.