Михаил Савеличев - Иероглиф
Пока они боролись за видимость, улица окончательно опустела. Мимо них проехала пожарная машина с установленным на крыше водометом, остановилась напротив места происшествия, и из нее выскочили несколько пожарных в начищенных медных касках, ярко-оранжевых хламидах и сверкающих сапогах. Они выкатили брандспойт, подсоединили его к цистерне и, уцепившись сообща в такой же начищенный медный наконечник, принялись мощной тугой струёй сметать с асфальта и стен следы запекшейся крови. Рев воды оглушал даже в броневичке, пожарные еле-еле удерживали извивающийся, словно живой, шланг, чье стальное водяное жало вырисовывало на окружающих поверхностях замысловатые кривые линии, срезая напластования крови, краски, штукатурки и асфальта. Пару раз оно чиркнуло по целлофановому навесу, который или забыли, или не захотели снять, прорезало в нем здоровенную дыру, из-за чего накопившаяся там вода обрушилась на головы незадачливых пожарных, а затем и вовсе струя вырвала его из креплений и прижала к перегораживающей проход решетке.
Шум воды привлек аборигенов дома, и они попытались выйти на соединявшие дома балконы, наверное чтобы высказать свое возмущение или сбросить на головы брандмейстеров что-нибудь тяжелое, но вконец разошедшийся брандспойт вырвался из державших его рук, встал вертикально и принялся изображать гейзер или фонтан. Подмоченные туземцы разбежались, вода в цистерне иссякла, и шланг безвольно рухнул на землю, подрагивая, как подстреленный удав.
Павел Антонович и Вика разглядывали эту эпопею, для лучшей видимости раскрыв окна и высунув головы наружу, а Максим, откинувшись на спинку водительского сиденья и на подголовник, закрыл глаза и снова заснул, не обращая внимания на сквозняк. Павел Антонович попытался его разбудить тычком под ребра, но здорово ушибся о бронежилет и затем долго потирал ноющую руку, через которую словно пропустили высоковольтный разряд. Максим никакого толчка, естественно, не ощутил, но проснулся, увидев очередной кошмарный сон-падение.
- Нам бы такой человек пригодился, - спросонья выдал он, и сладкая парочка удивленно на него посмотрела.
- Какой человек? - переспросила Вика.
Максим окончательно проснулся, важная мысль забилась в какой-то самый темный уголок сознания, и ее нельзя было выковырять оттуда никакими способами швабры, которой попытался пошуровать там Максим, она не боялась, а к сластям была равнодушна. Павел Антонович и Вика все еще смотрели на него, ожидая продолжения, и Максиму пришлось невнятно объясниться в том смысле, что, мол, ничего, спросонья, шеф, ляпнул.
Павел Антонович наконец снял с блестевшей лысины запотевший изнутри полиэтиленовый пакет и протер ее, поморщившись, обшлагом рукава. Вика, также ощутив тепло, расстегнула "аляску", под которой у нее был надет поверх серого делового костюма небольшой легкий бронежилет марки "железная леди", и неизменные два пистолета - под мышкой и в районе аппендикса, причем последний крепился руда кояткой к земле, так, чтобы его было очень легко выхватить из-под короткой куртки. Максим расстегиваться не стал, из-за того что его даже в самую яростную жару его мучило ощущение нестерпимого холода и озноба.
- Вот так всегда, - сообщила жизнерадостная девушка двум угрюмым молчаливым мужчинам, демонстрируя им в развернутом виде главу о картмаксиму-мах, где под пятью бледными черно-белыми изображениями (надо полагать, и являющихся этими самыми картмаксимумами) было напечатано, что "подлинники картин, воспроизводимых на конвертах, хранятся в музее". На этой же, девяносто второй странице каталог, к сожалению, обрывался. - На самом интересном месте. Это я всегда не любила.
- У кого? - хмуро спросил у Вики Максим, отбирая книжку. Действительно, окончание брошюры было безвозвратно утеряно с девяносто третьей по энную страницу - от них остались лишь небольшие треугольные обрывки, словно кто-то в спешке отдирал страницу за страницей от клееного переплета. Откуда у него появилась эта книжка, появилась ли она в таком ущербном виде, или ее изуродовали здесь, Максим опять же не помнил. Да и плевать ему на нее было. Мотор нагрелся до нужной температуры, Максим выжал сцепление, снялся с "нейтралки" и, надавив на газ, повел машину вдоль пустой улицы. Отсутствие транспорта и пешеходов сначала удивило его, но вскоре он все понял - сняв оцепление, бдительная милиция забыла заодно снять плакаты, объявляющие улицу запретной зоной. Определение это было расплывчатым и могло означать все что угодно - от прорыва канaлизации и аварийной смены санитарно-техничеcкиx коммуникаций, ради чего вся улица перекопана и невнимательные или незаконопослушные водители и пешеходы могли утонуть в вонючих водах подземных рек или в отвалах красной глины, превратившихся в трясину, до минных полей, установленных конкурирующей бандой против местных хозяев, из-за чего все те же невнимательные или незаконопослушные водители могли на собственной шкуре ощутить то, что испытывает ракета-носитель на запуске. Прозорливое городское население все это учитывало и не рисковало.
Они подъезжали к центру города. Рассвет сменился тьмой, так как откуда-то с севера на иссякающие бледно-серые тучи, в разрывах которых можно было разглядеть синее-синее небо и, если очень повезет, контуры холодного оранжевого солнца, наползли, согнали в небольшую кучку предыдущий облачный караул, подмяли его под себя и без всяких последствий поглотили иссиня-черные тучи, чьи дождевые тела оби- льно пронзали молнии, словно какой-то пьяный небесный электрик случайно замкнул вселенскую сеть, и ее теперь пробивало в самом слабом месте Мироздания. Молнии били еще далеко, и шум работающего двигателя без труда заглушал слабые раскаты грома. Порывы ветра поначалу сметали мелкий мусор, разбросанный на улицах и в переулках - старые рваные газеты и коробки, в которых ночевали местные Диогены, пластмассовые и бумажные стаканы из-под прохладительных и горячительных напитков, пластиковые изодранные пакеты и сумки со следами снеди, когда-то в них хранившейся, окурки, неопределимого, вида тряпье и прочие, прочие фекалии городского организма. Затем грозовой напор возрос, затхлый, наполненный страхом, болью и смертью городской воздух, мертвящим смогом окутывающий дома и задыхающихся людей, подался, тронулся с места. Грозовые порывы, как реки, ускоряли свое течение, стали выходить из берегов улиц, подворотен и проспектов, сливались с соседними речушками и ручейками двориков и переулков, вливались в полноводные реки центральных магистралей и вскоре, объединившись в единый, стремительный ревущий вал, стали сметать и вырывать сгнившие деревья, насквозь проржавевшие крыши домов, поднимать в воздух и кружить в медленном танце крупные частицы строительного мусора - остатки кирпичей, щебенки и штукатурки, давно разбитые фонари, изорванные книги, источенные червями стулья, стенки шкафов и прочие останки. Туземная атмосфера была с корнем вырвана из привычной среды существования, и на несколько секунд жители умирающего мегаполиса ощутили давно забытую свежесть и чистоту воздуха. Но это слишком быстро прошло, и начавшие жадно дышать носы, рты, легкие людей были тут же забиты плотным кляпом сумасшедшего ветра, не дающего ни вздохнуть, ни выдохнуть, и острейший приступ асфиксии охватил город. Повезло тем, кто встретил грозу, сидя в домах, подвалах, метро и машинах - хотя они и не испытали на себе одуряющей свежести предгрозовых мгновений, но они не были схвачены, задушены, оглушены, сбиты с ног безумной стихией.
