Фред Саберхаген - Планета Берсеркера (Планета Смерти)
Суоми также изучал окрестности, не прибегая к биноклю и высматривая объект для охоты. Пожелтевшее солнце касалось впадины на линии гористого горизонта, как будто в начале своего захода. На самом же деле еще оставался примерно час дневного света. На другом краю широкой долины затрещал ледник, обрушив нависший карниз в несколько тонн, и раскололся, образуя новый чистый водопад. Органные звуки более старых водопадов все также доносились издали. Постепенно, когда Суоми начал полнее воспринимать все окружающее, преодолев состояние простого восторга от возвращения к природе из замкнутого пространства, ему стало ясно, что никогда прежде он не видел столь прекрасной и одновременно ужасной природной картины, не видел ничего даже близкого к этому. Даже чудеса и кошмары космоса, которые оставались за пределами и возможностями человеческого понимания, когда уже казалось, что тебе удалось их постичь, нельзя было теперь сравнивать с увиденным здесь на этой планете. Этот грохочущий мир гор и долин с его взрывающейся жизнью не был, однако, вне пределов человеческого разума.
Шенберг был куда менее удовлетворен увиденным. Пока он не обнаружил признаков хищных зверей. — Пройдем немного дальше, — коротко бросил он, убирая бинокль. Суоми вновь сопровождал его сзади. Когда они прошли еще несколько сотен метров, Шенберг дал знак остановиться, на этот раз у подножия крутого склона.
После нового краткого обзора в бинокль Шенберг указал на холм и произнес: — Я пойду туда взглянуть на окрестности. Позволь мне пойти одному. Я хочу быть спокойным и неприметным во время этого. Оставайся здесь, не двигайся и смотри в оба! Кто-то может идти за нами по следу, выслеживая нас, и простое ожидание позволит тебе в таком случае сделать хороший выстрел.
С легким трепетом от возможной опасности, настолько слабым, что это было даже приятно, Суоми оглянулся на проделанный ими путь. Ничего позади не двигалось, за исключением далеких и безвредных инеевых червей.
— Хорошо.
Он уселся, наблюдая, как Шенберг поднялся по склону и скрылся за его вершиной. Потом от нечего делать начал вертеться на своем каменистом сидении, радуясь окружающему его безлюдью. Восхитительно быть одному! Словно впервые за всю жизнь. Уединиться, конечно, можно было и на корабле, но там постоянно были рядом тела и мысли других людей. Нельзя было отрешиться от их присутствия всего в нескольких метрах. Суоми дотронулся до коммуникатора, укрепленного на поясе. Каналы связи между охотниками и между ними и кораблем действовали, но пока что не использовались. Каждый из них наслаждался физическим и психическим одиночеством.
Время шло. Шенберг отсутствовал дольше, чем Суоми предполагал. Тонкая тень появилась на близлежащей местности, когда солнце склонилось за отдаленным краем ледника. Совершенно неожиданно перед глазами Суоми появился великолепный ледниковый зверь, на расстоянии около двухсот пятидесяти метров на небольшом склоне детрита, упавшего из распадка склона, у подножия которого ждал Суоми. Это было вовсе не то направление, откуда Шенберг предполагал появление хищников. Но и само чудовище не смотрело в сторону Суоми. Оно замерло перед склоном холма, лишь только вращая своей головой вперед и назад. Суоми поднял бинокль и стал припоминать прочитанное. Превосходный экземпляр, самец, вероятно, во втором цикле, недавно пробудившийся от второй в его жизни спячки и сразу оказавшийся в расцвете сил и свирепости. Несмотря на густоту оранжево-желтого меха, было видно, что ребра и живот впалые. По сравнение с тигром, живущим на Земле, он был крупнее.
Не вставая на ноги, Суоми вскинул ружье и спокойно прицелился. Для него это было просто игрой. И он снова опустил ружье.
— Для начинающего дистанция великовата, — раздался совсем близко и чуть сверху голос Шенберга. Рев водопада, вероятно, поглотил его голос еще до того, как смог спугнуть зверя, также как скрыл от Суоми возвращающегося Шенберга. — Но выстрел верный. Если ты не хочешь попробовать, то я попытаюсь.
Суоми, не оборачиваясь, почувствовал, как Шенберг уже поднимает ружье для прицеливания. Также, не поворачиваясь, Суоми опять поднял свое ружье и выстрелял (хлопок, немного громче, чем в тире, но теперь, при полной мощности, отдача была ощутимой), нарочно целясь впереди от животного, чтобы его спугнуть, и вызвав взрыв ледяных осколков. Зверь присел по-кошачьи, затем повернул к землянам-охотникам непривычную на вид и поэтому непонятную морду. Жившие на Охотничьей мужчины по своим предкам и древней истории были выходцами с Земли. Можно было легко забыть, насколько чужими могли бы здесь быть все другие формы жизни.
Теперь ледниковое чудовище мчалось, пересекая склон большими и четкими кошачьими прыжками. Но оно не убегало от людей, как должно было бы по необдуманному предположению Суоми. В полном неведении о силе, с которой ему предстояло столкнуться, зверь приближался, чтобы убить и съесть Суоми. Безумный голод гнал его. Бегущие изо всех сил когтистые лапы отбрасывали назад камни осыпающегося под ним склона вместе с покрывавшим их снегом.
— Стреляй! — Суоми не знал, Шенберг ли произнес это слово или он сам, или оно просто возникло, материализованное сознанием в замерзающем и остановившемся во времени воздухе. Он только знал, что к нему приближается смерть, видимая и воплощенная, а его руки не годны ни на что, кроме перебирания символов, возни с записывающими приборами, кистями, электронными перьями, производящими впечатление на мир со второго или третьего захода. А мускулы его сейчас были парализованы и ему предстояло умереть. Он не мог пошевелиться и противостоять безумной уверенности, увиденной в глазах животного, уверенности, что он — это мясо.
Вдруг рядом с правым ухом Суоми раздался звук ружья Шенберга, вроде бы просто повторяющий его безрезультатный выстрел. Невидимые кулаки сатанинской силы хлестнули нападающего зверя, встретив его прекрасную атакующую мощь, превосходящей и более безжалостной мощью.
Силовые удары вырвали клочья оранжево-желтого меха и разворотили под ними мышцы и кости. Разом тяжелое тело потеряло свою грацию и импульс движения. И все же зверь, казалось, еще стремился достать людей. Затем его тело разломилось вдоль линии проникающих ранений, вываливая внутренности, словно у порванной игрушки с красной начинкой. Суоми отчетливо увидел раскрытую лапу, вооруженную когтями, по размеру сравнимыми с ножом, и загнутыми на конце высоко поднятой передней конечности, и затем обрушившуюся в лужу талого снега в десяти метрах от его ботинок.
Когда зверь перестал шевелиться, Шенберг для верности выстрелил еще раз точно в затылок головы животного, потом повесил свое ружье на плечо и вытащил голографический аппарат для съемок. Затем, посмотрев на окровавленное и разорванное тело с разных углов, он покачал головой и убрал аппарат. Успокаивающим тоном Шенберг заговорил с напарником, казалось, ни в малейшей степени не удивившись или огорчившись поведением Суоми. Когда же тот, наконец, пробормотал что-то вроде благодарности, он был небрежно снисходителен. Но именно это было своеобразным выражением наиболее презрительного отношения, которое Шенберг мог себе позволить.
