Михаил Шевляков - Вниз по кроличьей норе
Она сдернула с себя бархатную шапочку и отбросила в кресла.
– Это ужасно, ужасно, просто ужасно… – кулачком, с зажатым в нем платочком она стукнула по груди Саввы Тимофеевича, приобнявшего ее за плечи, и тряхнула головой, отчего последние шпильки рассыпались по покрытому ковром полу, а густые темно-русые волосы рассыпались по плечам. – В это просто нельзя поверить, но это действительно так…
Морозов, фактически содержавший за свой счет Художественный театр Станиславского, пребывал в некотором замешательстве – как правило, вопросы финансирования убыточной театральной деятельности и поддержания тем самым блистательной театральной карьеры Андреевой решались в более обыденной для потомка московских купцов-старообрядцев обстановке, среди гроссбухов и точных финансовых раскладок, «на булавки» же Мария Федоровна не просила… так не просила – потому как он обладал мастерством предугадывать ее желания и просьбы подобного рода… и потом – Петербург?..
– Что же случилось, расскажите же, прошу вас!
– Вчера… – Мария Федоровна промокнула платком еще одну крупную слезу, катившуюся по щеке, – полиция произвела обыск дома у нашего замечательного музыкального и художественного критика Владимира Васильевича Стасова.
– Но почему? Последний раз он касался политики в незапамятные времена!
– Ах, милый Саввушка, это политика коснулась его. Елена Стасова, его племянница, арестована полицией. Знакомые, приехавшие из Петербурга, рассказали, что при обыске у Владимира Васильевича найдена литература для рабочего просвещения, а Елена несколько лет назад занималась с рабочими вместе с Наденькой Крупской.
– А кто это?
– Ах, это несчастная жена того самого Ульянова, которого со слов этих превозносимых повсюду пришельцев из будущего обвинили в грядущей революции и цареубийстве. Сейчас он вывезен из ужасной сибирской ссылки и заключен в Шлиссельбург. Все говорят, что смертный приговор за то, чего он еще не совершал, уже подписан, Наденьку Крупскую ожидает каторга, а Елену – тюремное заключение. И все только потому, что они хотели просвещать рабочих.
– Это действительно ужасно, вы ведь знаете, что я сам весьма одобрительно отношусь к рабочему просвещению и на всех своих заводах и фабриках последовательно помогаю этому. Но что же мы можем сделать для этих несчастных женщин?
– Саввушка, я уверена, что их судьбу можно облегчить. Я уже переступила через себя и рассказала о случившемся этой бездарной актрисульке Книппер, она сейчас сходится с Чеховым, ну а Чехов привлечет к делу их защиты и Льва Толстого.
– Я всегда говорил, что вы, Мария Федоровна, не только прекрасны, но и очень, очень умны…
– Ах, бросьте, – Андреева махнула рукой, – все это только капля в море. Вот если бы была возможность финансово облегчить жизнь пострадавших от наветов и полицейского произвола… Но пострадавших уже немало, а будет, боюсь, еще больше, – на ее ресницах вновь заблестели слезы.
– Но я вижу выход! Если власть охватывает политическое безумие, то для излечения страны за дело пора приниматься нам – русским промышленникам, русским интеллигентам…
Не прошло и часа, как звезда московской театральной сцены Мария Федоровна Андреева, известная среди российских социал-демократов как товарищ Феномен, покинула гостеприимный морозовский особняк с полновесным чеком на пять тысяч рублей. Морозовский же экипаж отвез ее вначале к банку, а затем не домой, а к дому Осиновых на Балчуге. Там, в одной из мастерских художников, внешне неотличимый от прочих обитателей этих богемных краев, актрису и деньги уже ждал ее товарищ по партии…
В последствии Шилов вспоминал эти две недели как «эру награждений».
Первым было вручение орденов Владимира четвертой степени всем троим – Алексею Нечипоренко, Николаю Петрову и Игорю Котову.
Алексей радовался совершенно искренне тому, что с орденом сбылась его мечта о дворянстве, о которой он писал еще в самом первом своем прошении, в кабинете московского пристава; также прошел слух, что Игорю мог достаться Владимир с мечами – по протекции Великого князя Михаила Александровича и руководителей Военного министерства, которым юноша дал максимально подробные сведения о войнах и военной технике грядущего, – но черная кошка, пробежавшая между августейшими братьями, испортила все дело, и «с мечами» царь из поданного проекта приказа о награждении вымарал собственноручно. Впрочем, молодые люди не вполне понимали разницу и больше радовались последовавшему затем ордену Благородной Бухары, не зная, что такой же был некогда пожалован эмиром и московскому банщику. Следующими стали золотые медали-пальмы бельгийцев, медали Британского человеколюбивого общества, шведские медали Вазы и французские ордена Академических Пальм. Это награждение немедленно вызвало бурю во французской прессе, затмившую как второй политический скандал вокруг дела Дрейфуса, так и выступления Иветты Гильбер в кабаре «Мулен Руж». Кроме этого, Германия не оставила в обиде никого из шестерых – юношам вручены были, в виде особого исключения, предназначенные только для германских ученых баварские ордена Максимилиана, а девушки украсились саксонскими дамскими орденами Сидонии (что несколько позже было дополнено для них и австрийскими орденами Елизаветы).
Иными словами, из значимых держав не отметились разве что Северо-Американские Штаты, где было не до наград – известие о будущем чернокожем президенте вызвало в южных штатах нешуточные волнения, и Национальная гвардия уже принуждена была оказывать помощь полиции в охране общественного спокойствия, – да с Японией вышел неловкий казус.
Ввиду отсутствия у Японии подходящей награды, все шестеро были приглашены к японскому послу для зачтения благодарственного адреса от имени премьер-министра. После продолжительного чтения – сначала по-японски, затем по-русски – настала пора ответного благодарственного слова, и тут, вместо того чтобы произнести оговоренные заранее фразы, Катя со словами «Сказани ему, ты ж японцев любишь!» подтолкнула вперед Аню-Анжи, которая, действительно, всю церемонию просто пожирала глазами японского посла в шитом золотом мундире.
Изобразив некое жалкое подобие реверанса, Анжи резко выбросила вперед кулак с выставленными указательным и средним пальцами и произнесла слова, потрясшие всех:
– Ня, кавайка!..[Практически бессмысленное сочетание слов из анимешного сленга, долженствующее означать «привет, очаровашка!», но созвучное, в зависимости от невнятности произношения, выражениям из смеси русского и японского «я милая девочка» или «я ужасная девочка»: каваи – милый, ковай - страшный, ко – ребенок, окончание большинства женских имен.]
