Владимир Немцов - Последний полустанок
Нечего и говорить, что подготовка к таким ответственным испытаниям была закончена задолго до полета, назначенного на рассвете. С шести часов вечера территория, откуда должен был подняться «Унион», находилась под усиленной охраной, и ни один человек, кроме директора Ионосферного института Набатникова и еще двух-трех ответственных лиц, не имел права подходить к летающей лаборатории.
Нельзя даже сравнивать предыдущий старт с территории НИИАП, когда «Унион» нужно было только переправить на ракетодром Ионосферного института, но все же печальный опыт с молодыми инженерами, случайно оставшимися в центральной кабине, сейчас несомненно учитывался.
Здесь бы, конечно, никогда такого не произошло. Сам Набатников осматривал каждый отсек гигантского диска, низко согнувшись, до боли в спине ходил по трубчатым коридорам, заглядывая в камеры. Освещение прекрасное, не хуже, чем в гостиных и каютах комфортабельного дизель-электрохода. Ему представлялось, что после испытаний «Унион» переоборудуют и вместо камер здесь появятся действительно каюты для желающих испытать космическое путешествие на необычном лайнере-дирижабле. Абсолютно безопасный полет. Сотни пассажиров плавно спускаются на землю в назначенный пункт. А пока не лаборанткой Нюрой Мингалевой проверялись новые ярцевские аккумуляторы, а заводскими инженерами. Они прилетели сюда специально. Но и этого мало: окончательную проверку производил Борис Захарович Дерябин, он же испытывал всю автоматику, радиоаппаратуру и телеметрические устройства.
Наконец все люки и центральный вход «Униона» были опечатаны, и теперь за работой аппаратуры и поведением животных следили только на расстоянии в лабораториях института.
Пассажиров «Униона» уложили спать в десять часов вечера. Ни Поярков, ни тем более Димка Багрецов не смогли бы заснуть так рано. Но их положили в специально оборудованную для этого комнату, где главный врач «Униона» Марк Миронович включил аппараты «электросна» и, поручив медсестре наблюдать за спящими, осторожно вышел на цыпочках.
Вадим открыл глаза, протер их и снова приоткрыл чуточку. Перед ним стояла какая-то бесформенная фигура, похожая на водолаза. Наверное, это сон.
— Довольно спать, — послышался гулкий и странный голос Пояркова. — Как старики говорят: «Царство небесное проспишь».
Он уже был готов к полету, одетый в скафандр, и сейчас говорил, не поднимая прозрачного шлема.
У Багрецова невольно мелькнула мысль: «А ведь мы скоро будем в этом «царстве небесном». Царстве вечного холода, тьмы, пустоты… — Он вздрогнул, поежился и тут же поспешил себя успокоить: — Нет, это говорится в другом, мистическом смысле. «Царство небесное» сулят после смерти… А мы ведь тоже можем…»
До того рассержен был Вадим этой нелепой мыслью, что мгновенно вскочил с постели, готовый сразу же надеть скафандр и лететь, лететь куда угодно, забыв о своем позорном малодушии.
Но все это оказалось не так-то просто. Открылась дверь, и, предводительствуемая Марком Мироновичем, на пороге показалась целая бригада врачей в белых халатах. Сейчас они будут выстукивать и выслушивать пациента, советоваться и качать головами. Стоит ли, мол, посылать человека в космос в таком неуравновешенном состоянии. И опять в голове у Вадима пронеслась навязчивая, тошная мысль: «Консилиум у постели умирающего».
Собрав всю свою волю, Багрецов проявил чудеса выдержки. Ни привычные дедовские методы выслушивания больного, проверка пульса на ощупь, ни современные электронные приборы, те, что безошибочно рисуют на экране физиологические процессы, происходящие в организме, не показали сильного нервного возбуждения и, тем более, угнетенного состояния будущего космического пассажира. В эти минуты Вадим мог совсем не дышать или даже остановить биение сердца, как, говорят, это делали легендарные индийские факиры, только бы врачи допустили его к полету.
Зря беспокоился Багрецов. Врачи еще раньше изучили его организм. Они долго искали сердечные и всякие другие неполадки, которые хоть в малейшей степени послужили бы препятствием к столь серьезному испытанию. И дело вовсе не в том, что у него не нашли какого-нибудь аппендицита или других скрытых болезней, могущих неожиданно обостриться в самое неподходящее время; и не в том, что Багрецов вдруг оказался «атлантом», то есть идеальной человеческой особью с точки зрения врачей и художников. Все это относительные пустяки.
А в чем же суть? Почему именно на Багрецова пал выбор Набатникова, когда он — искал второго пассажира «Униона»? В том-то и дело, что здесь не подходит слово «пассажир», здесь нужно лицо активное, действующее. Значит, если Пояркова считать командиром корабля, как это принято в авиации, то Багрецов должен быть либо вторым пилотом, либо штурманом, или, что ему ближе всего, бортрадистом, или, вернее, и он и Поярков просто наблюдатели.
Ведь у человека есть еще внутреннее зрение, интуиция, сложные чувства, которых не заменишь никакой кибернетикой. Он сразу может принимать решения при неожиданных обстоятельствах.
Вадим резко приподнялся и посмотрел в окно.
Диск «Униона», притянутый тросами к земле, слабо светился. Никаких прожекторов, все буднично и просто. Но почему же так долго не идут за «наблюдателями», почему так долго испытывают их терпение?
Все было рассчитано абсолютно точно, и вовсе они не так уж долго ждали это время тянулось медленно. Буквально за час до рассвета, чтобы зря не томить путешественников в кабине, за ними пришли Набатников, Дерябин и главный врач, усадили в машину и с потушенными фарами подъехали к «Униону».
Возле него уже стоял трехъярусный трап, высокий как пожарная лестница. Поднялись наверх. Под тяжелыми шагами Набатникова стонали ступеньки.
Он снял печать и открыл люк. В который раз специалисты, под руководством Дерябина, осматривали центральную кабину «Униона» и все его уголки, но это повторилось и сейчас.
После официальных и деловых инструкций Набатников не выдержал, порывисто даже кепка слетела с головы — расцеловал Пояркова и Багрецова, но, чтобы это не походило на тревожное прощание, пошутил:
— Пользуясь случаем, заранее поздравляю с возвращением. А то ведь к вам потом не пробьешься. Совсем зацелуют.
То ли у Дерябина был насморк, то ли он хотел протереть очки и полез в карман за платком, но Марк Миронович посмотрел на него таким свирепым взглядом — разве можно волновать пациентов, — что тот лишь потянул носом и сурово произнес:
— Не забудьте о кодированных передачах.
Эти передачи казались Багрецову бесполезной затеей. Зачем нужно что-то передавать, когда внизу все лучше нас знают. Высота, курс, отклонение от него, все технические показатели, даже самочувствие экипажа — все известно. Но, вспомнив о внутреннем зрении, интуиции и прочих сложных особенностях человечьей породы, понял, что такие передачи нужны, хотя бы для определения психического состояния космонавтов. Ведь говорят, что космические лучи…
