Владимир Немцов - Последний полустанок
Так вот и сейчас с Аскольдиком. Казалось бы, странно, что Набатников прежде всего затеял разговор о «Волге», даче, зарплате, а не о том, почему сфотографированы вовсе не те иллюминаторы, которые нужно.
Ведь именно это его беспокоило, это мучило.
Может быть, подсознательно, но Афанасий Гаврилович не мог отделить одно от другого. Аскольдику на все наплевать. Какая ему разница, на чьи деньги папины или государственные — куплена машина? Не все ли равно, что сфотографировать? Важно не попадаться.
— Вы комсомолец, Семенюк? — после некоторого молчания спросил Набатников.
Аскольдик откинулся на спинку кресла.
— Да. Но разве в мои обязанности входит проверка семейного бюджета? Я уважаю своего отца, и подобный контроль был бы для него оскорбительным…
— Но ведь здравый смысл подсказывает…
— Я еще молод, Афанасий Гаврилович, — саркастически улыбнулся Аскольдик. Откуда у меня здравый смысл? Мне кажется, что папа умеет жить. Ничего плохого в этом я не вижу.
Набатников понял, что не здесь надо переубеждать Аскольдика, но как-то не мог подойти сразу к основной цели разговора. Мальчишка наивен, хотя и носит маску скептика. С годами это проходит, но есть недоумки, которые такую маску носят до конца жизни.
Нелегко разговаривать с этим заносчивым мальчуганом. Так, например, он убежден, что судьба открытия или изобретения зависит только от людей, облеченных властью. Это они стоят на пути новаторов. А попробуй скажи, что от него — помощника фотолаборанта — тоже кое-что зависит, он рассмеется в лицо. Его не переубедишь, даже если расскажешь во всех подробностях историю с перепутанными аккумуляторами… Мало ли чего не бывает по молодости лет. Обыкновенная ошибка. У девчонок память слабая, они рассеянные.
Но чем объясняется ошибка Семенюка, надо разобраться обязательно. И Афанасий Гаврилович решил вызвать его на откровенный разговор.
— Вы человек взрослый, но еще очень молоды, чтобы безболезненно воспринимать замечания и советы старших, а потому с вами разговаривать довольно трудно… Но я попробую просто на пальцах объяснить вашу вину.
Аскольдик поднял рыжеватые брови:
— Вину? Интересно.
Набатников вышел из-за стола, тяжело зашагал по комнате.
— Вы увлекаетесь кинолюбительством, — продолжал он, искоса поглядывая на Аскольдика. — Занятие интересное, но хлопотное. А у вас все возможности. В НИИАП прекрасная лаборатория, а сам лаборант, при котором вы состоите в помощниках, уже освоил проявление обратимой пленки и по мягкости душевной выполнял все ваши заказы… Вы не расставались с кинокамерой и однажды по срочному заказу Медоварова засняли ею окошки из «космической брони».
— Ну и что же здесь особенного? — пожал плечами Аскольдик. — При мне не было тогда фотоаппарата. А снимки получились вполне приличными, Медоваров доволен.
— Охотно верю и ценю вашу оперативность. Вы сумели найти выход из затруднительного положения. Ну а дальше?
Со слов следователя Набатникову было известно, что Медоваров позабыл о снимках. Да и Семенюк не помнил на какой пленке их искать. К тому же заболел фотолаборант, и десятки пленок остались не проявленными. Семенюк совершенно не знал этого процесса, а потому ждал, пока лаборант выйдет на работу. И вдруг, как снег на голову, Медоваров срочно потребовал снимки для отправки в Москву, чтобы Литовцев успел их сдать для очередного номера журнала.
— Ну а дальше? — повторил Набатников. — Кто вам проявил пленку и отпечатал снимки?
— Странный вопрос! В любой фотографии это можно сделать.
— Проявить кинопленку?
— Подумаешь, какая сложность!
— Но ведь пленка обратимая. Значит, не в любой фотографии.
Аскольдик несколько смутился.
— Я уже не помню. Возможно, товарищ один проявил…
Об этом и говорил следователь. Пока трудно разобраться, какими путями пленка оказалась в чужих руках. Проявлялась она дома у одного кинолюбителя. Римма могла бы подробно описать его внешность. Римма пустенькая девушка, но в излишней доверчивости ее упрекнуть нельзя. Познакомившись на танцплощадке с элегантным молодым человеком, Римма не садилась в его машину, избегала темных аллей в парке над Днепром и встречалась с ним только на танцах. На вопрос, где она работает, гордо отвечала: «В научном институте». И, несмотря на предупреждение Медоварова, что во всех случаях надо меньше говорить о работе, Римма стала рассказывать, как без нее нельзя было обойтись в подготовке «Униона». Хвасталась предстоящей командировкой в Ионосферный институт и, чтобы придать этому максимальную достоверность, приводила множество интересных подробностей, кто, и зачем, и почему туда летит. Римма познакомила своего партнера по танцам с Аскольдиком и радовалась, что у них нашлись общие интересы. Опять она начала лелеять мечту стать киноактрисой, потому что мальчики изводили на нее множество пленки, которую проявлял ее новый знакомый.
— Меня вот что интересует, товарищ Семенюк, — продолжал расспрашивать Набатников. — Почему вы снимали не те окошки, которые было приказано?
— Откуда вы знаете? — огрызнулся Аскольдик.
Возможно мягче, хоть это и было трудно, Афанасий Гаврилович пояснил:
— Фотографии прислали нам на консультацию.
Он сказал об этом совершенно искренне, но по вполне понятным причинам не уточнял, что снимки прислали не из редакции.
Аскольдик язвительно хмыкнул:
— Значит, по фотографии вы можете определить, из чего сделаны окошки? Странно.
— Дело не в том, товарищ Семенюк. Вы снимали нижние окошки, а вам приказано было снять верхние.
— Во-первых, я не верхолаз. А во-вторых, не вижу разницы.
— Если бы вы поднялись наверх, тогда бы увидели.
Набатников не хотел уточнять эту разницу: по всей окружности диска между иллюминаторами находились рефлекторы радиолокаторов. А внизу их не было.
— Приказано отснять окошки, я и отснял, — оправдывался Аскольдик.
— Но приказание выполнено не точно.
— Я проявил творческую инициативу, — насмешливо процедил Аскольдик.
— Бросьте вы меня дурачить, товарищ Семенюк! Ваша «творческая инициатива» определяется словом «наплевать».
Больше разговаривать не о чем. Действительно, Аскольдику на все наплевать. Но почему это так волнует Набатникова? Он подробно рассказал следователю о своем разговоре с Семенюком.
— У меня нет никаких сомнений, что Семенюку было совершенно безразлично, какие фотографировать окошки, — в заключение сказал Афанасий Гаврилович.
Но сердце почему-то неспокойно.
Этого было слишком мало, чтобы отложить полет, до которого оставались уже не дни, а часы.
