Брайан Д'Амато - Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса
— Уай Джеда был придан нашим уаям. Нам обоим. Как слуга. И он дает нам громадные преимущества. Джед прибыл сюда, чтобы защитить нас и наших потомков.
Молчание.
Черт, без ума брякнул. Я лежал как громадная нога в гипсе. Больно. К тому же я весь опух. Однако то, чем меня накачали, не вызвало отупения, напротив. Это средство обостряло чувства. Лепестки герани под моей задницей превратились в острые камушки, а потоки воздуха оставляли ощущение ссадин, словно по мне прошлись куском акульей кожи.
— Скажи своему шкарек-уаю, пусть не изводит меня.
— Непременно, — ответил я. — Только я не могу сделать это немедленно и здесь. У меня нет необходимых инструментов.
Чем проще, тем лучше, подумал я. Моя свободная рука непроизвольно скользнула по полу, и лепестки под пальцами показались мне стадом гигантских шипящих тараканов.
— Как? — не понял он.
— Требуется особый настрой мыслей, для чего понадобятся специальные процедуры. На все нужно время.
Господи Иисусе, подумал я, теперь я хочу охмурить этого типа с помощью психотерапии.
— А если никак, то как? — Бакаб хотел спросить: а если ничего не получится, то что?
— В таком случае если я вернусь в две тысячи двенадцатый, то смогу сделать это оттуда, — пояснил я на ишианском. Он не ответил. Я погнал дальше: — Ты, что надо мной, видишь в уае Джеда: меня необходимо сохранить в геле, в коллоиде, в затвердевающей жидкости, похожей на копаловую смолу, которая преобразуется в кристаллы.
Молчание. Проклятье.
— Битумная взвесь… сохранит связи в моем мозге в достаточной мере, чтобы снять с них копию, — процитировал я по-английски из резюме Таровского проекта. — В том-то и дело, — добавил я на ишианском. — Это не позволит моим душам убежать. Моим б’олонам.
Б’олон — это одно из трех или четырех здешних понятий души. Бесплотные спутники человека мелькают в тенях и отражениях, они пускаются в путь через Шиб’алб’у и служат тамошним владыкам, прежде чем раствориться, превратившись в ничто. В их числе уай, воплощение в виде животного, п’ал, имя, которое остается в мертвом теле, и ч’ал — дыхание, хотя назвать его душой можно лишь с натяжкой.
— И затем мои души помогут тебе, стоящий надо мной, после того…
Я смолк. Мои языковые мышцы, несущие эту чушь, отказали мне. И не потому, что Чакал поклонялся Драгоценному Черепу, считая его человеком сверхъестественных возможностей (хотя, строго говоря, при таком мировоззрении чудес на свете не бывает, просто одни существа более естественны по сравнению с другими). Дело в том, что 2ДЧ излучал абсолютную непререкаемость, и вы испытывали бы к нему пиетет, даже не зная, кто он такой. За его спиной стены, казалось, обретали текучесть, словно мы находились в кристаллической коробке, погружающейся в лаву.
— А я, который над тобой, должен ждать твоего возвращения? — процедил он. — И надеяться, что ты придешь и заберешь своего близнеца?
— Ты, который надо мной, вовсе не должен ждать, — солгал я. — Мы можем договориться о точном времени.
— А что ты пришлешь, чтобы забрать своего уая?
— Это будет похоже на солнечное копье, — сочинил я. — Или на молнию.
Молчание. Наверное, он не понимает, подумал я и перешел на ишианский:
— В мой собственный к’атун я через тот ход, по которому явился сюда, пошлю верное сообщение, и оно достигнет тебя и сотрет меня, вытащит меня из тебя.
Пауза.
Неужели купился? Нет-нет, даже думать не смей, Джед. Лгать нужно иначе. Ты должен сам поверить в то, что говоришь. Не меняй свою историю еще раз. Хладнокровнее.
2ДЧ посмотрел на человека в сером тюрбане. И у меня возникло подозрение, что мое предложение не принято.
И тут меня осенило.
— А то давайте отправимся вместе, — сказал я. — Нас обоих захоронят, а потом — потом твои души вернутся.
Он взглянул на меня. Я скосил глаза в сторону — на сморщенную голову у него на кушаке. Она светилась золотистым ореолом. На всех лицах есть тонкий пушок, даже у коренных американцев. Обычно он незаметен, но если лицо съеживается до размеров персика, на нем появляется такая симпатичная легкая ворсисто-шерстистая пороша…
— Ты, который подо мной, хочешь провести меня, — почти прошептал он.
— Нет, — возразил я. — Не хочу.
Страх, словно патрон самоохлаждения в банке лимонада, взорвался в моем тонком кишечнике. Стой, chíngalo. Нервная система Чакала подавляла реакции тела, но у меня было сознание слабака Джеда, и потому мне стало страшно.
— Забери своего паразита немедленно, или будешь корчиться в муках!
Я открыл рот, но не смог ничего произнести.
Чтоб мне пропасть! Я умру сегодня. Актер из меня всегда был никудышный, тем более теперь, с башкой этого кретина, с чужим телом да еще с такой крутой аудиторией…
Тип, похожий на Буша, который, как я уже догадался, выполнял обязанности б’ет-йах, стрекальщика (иным словом — палача), сел слева от меня и прикоснулся к моей щеке. На пальцах у него я заметил чехлы, сделанные из кишок. Добравшись до моего левого глаза, он развел веки, делая это довольно мягко, а другой рукой поднял крышечку миниатюрной incensario.[545]
— Хун тцунумтуб ец-ик-еен йах, — сказал стрекальщик.
Он говорил на женский манер, и голос у него был женский. Он поднес кадило к моему глазу. Я увидел розовые угли, завитушку коричневатого дымка.
Вообще-то я люблю чили, поблано, серрано, рокото, хабаньеро[546] — ты их срываешь, очищаешь, готовишь, подаешь к столу, платишь за них на рынке, так что ничего — выдюжу. И действительно, поначалу я не чувствовал ни жжения, ни боли. Может, майя использовали особые сорта или реакция замедлялась буфотенином[547] (уж не знаю, что именно кровь разносила по моим жилам). Потом я ощутил легкое покалывание, словно кто-то в другом конце комнаты очищает луковицу. Стрекальщик сел и закрыл incensario. Его жест вызвал в моей памяти воспоминание: отец ставит на стол банку из-под «сквирта» — те же движения; я прикусил губу, чтобы подавить нахлынувшую ностальгию. Стрекальщик взял табачный лист и разогнал дым. Один из держащих меня стражников давил в себе кашель, словно боялся издать малейший звук. Я предположил, что за такой проступок могли разжаловать до самых низов, и, скорее всего, был близок к истине. Сухость распространилась от моих век к глазным яблокам, внутрь, к основанию глазного нерва, но я, а вернее, Чакал-воин не хотел доставлять удовольствие мучителям — держался, не моргал.
— Забери своего близнеца, — велел 2 Драгоценный Череп.
— Я это сделаю, — проговорил я сквозь зубы. — Позволь мне начать.
