Николай Полунин - Цербер
Первый ручеек энергии, путь к свободе, возвращению, потянулся от тучи вниз и, незримый, стал на ощупь тыкаться, отыскивая свою так долго ожидаемую цель.
Три других ручейка готовы были излиться к нуждающимся в них. Туча была так далека от людских драм.
- Да ты не огорчайся, Братка, - позвал от костра Павел, - вспомни, я обещал тебе, что костлявую мы обдурим, и при тебе Леночка останется. Мне - что поделать - ближе то, что Андрей предлагает. Полная, мне амнистия за то, что с ним пошел и вас поведу, да и против твоей НЕЕ, даже если на самом деле существует ОНА, защиту обещает. Пора мне из нелегалов-то, как думаешь? Ты-то мне про свои "Девять-один-один Всех Миров" заправил, так?
- Так, - пошевелил Михаил склеившимися губами.
- Я иногда бываю серьезным, Братка, ты знаешь. Живая собака лучше мертвого льва, как ни крути.
Андрей Львович оказался рядом. Внимательно вгляделся в Лену, поводил пальцем ей перед глазами. Реакции не последовало, тогда он слегка коснулся ее щеки. Она вяло отстранилась.
- Чего вы добились, Михаил? Куда вы их привели, к чему? Пока никто не слышит, - спросил он тихо, - что это за место? Или не знаете сами? Мне почему-то кажется, что знаете. - Он поднял корявый сучок, сверкающий, как новогодняя игрушка. - Что-то вроде Святого Эльма?
- Мне жаль разочаровывать вас, Андрей. - Голову все сильней сжимал обруч. Ладонь Лены превратилась в кусок жгучего сухого льда. - У вас ничего не получится. Ваша речь прозвучала бодро, хоть и не совсем правдиво, но существуют вещи, которые вам недоступны, и с этим действительно надо смириться. Есть и совсем запретные вещи. Как правило, вы, люди, понимаете их слишком поздно. Архимед и солдат. Ньютон и его безумие. Эйнштейн и теория единого поля... правда, он успел уничтожить свои работы, потому и протянул еще, получил отсрочку. Клонирование человека и пятеро из той лаборатории в Литве. Моя эрудиция весьма поверхностна, я привожу самые расхожие примеры, вы знаете гораздо больше и наверняка придумали каждому подходящее объяснение.
Но в нашем случае вы столкнулись с совершенно иным. Убеждены вы в чем-то или нет, это абсолютно все равно. Будет так, как будет, и вы можете только надеяться... и я вместе с вами. Но не обманывайте себя. А впрочем, и это все равно.
Он устал, ему пришлось передохнуть. Мучила жажда, но уже не осталось никого, кто подал бы ему глоток воды.
- Мертвый лев лучше живой собаки, Андрей. Собака всегда будет завидовать льву, потому что она только собака, а он - лев, пусть и мертвый.
Цербер закрыл глаза и поэтому больше ничего не видел. Лишь бормотание одного из них, окончательно впавшего в прострацию:
- ...Зло, зло, сколько зла. Ему будто нарочно помогают плодиться, множиться. Со всех сторон. Зло стало игрушкой, аттракционом, оно всюду, везде. Все как сорвались с цепи. Количество добра и зла на самом деле можно изменить, обращаясь к тому или другому. Неужели зло стало так притягательно?
Говорят, мы живем много жизней, и тот, кто в прежней чем-то провинился, попадает к нам, сюда, чтобы в мучениях нашего бытия искупить. Если отпускают значит, искупили? И в чем был грех?
Мне даже не пришлось настраиваться, как это бывало всегда. Три огромные колючие искры слетели - и те три дома загорелись. Я никогда не видел таких искр. И сразу - тот странный сон. Меня укутывали, укутывали холодными покрывалами, и это мне было очень, чрезвычайно приятно. Никаких иных ощущений, понятий, кроме, пожалуй, одного: полная убежденность, что там вообще никогда не бывает огня...
А потом Мир содрогнулся.
Ручейки нашли свои цели, свились в единый поток, обрушились водопадом. Слышимое ухом и видимое взглядом - суть внешнее, только вершина айсберга, но и этого было довольно.
Раздвинулось безмятежное доселе небо, раскололся застывший воздух.
Глава 50
Чувство солнца под веками было до такой степени прекрасно и чисто, что он специально наслаждался им несколько минут. Медленно, не вдруг вспоминал он, как это бывает - просыпаться просто от солнца, бьющего в закрытые глаза.
Затылок, спину, ягодицы кололо, он спал на земле. Втянул ноздрями воздух, терпкий аромат соснового бора. Поднес к глазам взъерошенную прошлогоднюю шишку. Темно-коричневые загнувшиеся чешуйки похожи на ту стальную заусеницу, через которую он смотрит на... целится в... Где это было? Прочь! Прочь тебя! Шишка полетела в сторону.
Ранний день приветствовал его. Все удивляло, все было свежим и новым. Шум крон мачтовых сосен, синий клочок неба меж ними. Невидимые пичуги щебечут свое. Мотылек на тонком неверном цветке, бархатный ковер хвои с россыпью шишек. По раскрытой ладони спешит сердитый муравей.
Он прислонился затылком к корням могучей сосны, волосы слегка слиплись смолой. К ноге и боку прикручена доска, на другом бедре давит повязка повыше, в паху, но голова свободна, и боли он не ощущал. Боль осталась в колене, но притупилась.
Он лежал один. Нигде - перевалился, чтобы осмотреть кругом - никого, никаких следов костра, вообще никаких следов.
Некоторое время он размышлял над тем, что бы это могло значить, но радость, переполнявшая его, вытеснила эти мысли. Прочь заботы, прочь воспоминания! Вы не нужны ему.
Однако что же его все-таки разбудило?
Хватаясь позади себя за корявую кору, он подтянулся и встал, и это удалось ему без большого труда. Постоял, обнимая обеими руками бугристый ствол, страшась, вернется ли головокружение, но оно не возвращалось, а к изредка шевелящемуся в колене ржавому винту можно было притерпеться.
Возник вопрос, в каком направлении теперь идти. Лес, куда ни глянь, был одинаков, светел. Ни тропки не рассекало девственной нетронутости хвои на земле. Отчего-то он затруднился даже определить стороны света.
Он еще ломал голову, когда до него донеслось пение.
Под плакучими ивами - вода, вода, вода.
За снегами, за зимами
луга, луга, луга.
Над ночной тишиной
месяц лег золотой.
Месяц...
Яркое пятно рубашки появлялось и пропадало меж стволов, выстроенных, как почетный золотой караул.
Она шла очень долго, показалось, что нарочно дразнит его, обходя кругом. Ее появления и исчезновения гипнотизировали, как жреческий хрустальный шар. И все же он готов был смотреть и смотреть, ловить их, упиваться ее походкой, ее немножко неуверенной улыбкой, потому что теперь она и весь этот начинающийся с радости день принадлежат только ему и останутся навсегда.
- Я принесла воды, пей.
Играет драгоценными высверками шар прозрачного солнца у нее в ладонях. Солнце, рассыпаясь, брызжет из него.
- Пакет кто-то обронил у родника, я сполоснула, он чистый.
- Это ты? Правда ты?
- Кто же еще. Самые крупные дырки пришлось зажимать. Пей, мой хороший, не то все выльется.
