Гарднер Дозуа - Лучшее за год XXV.I Научная фантастика. Космический боевик. Киберпанк
— Значит, я мог бы поехать в Каир и воспользоваться теми вратами, чтобы оказаться в Каире двадцатилетней давности. А уже оттуда я мог бы вернуться в Багдад.
— Да, такое путешествие возможно, если пожелаешь.
— Желаю, — заверил его я. — Расскажешь, как отыскать твою лавку в Каире?
— Но сначала мы должны кое-что обговорить, — предупредил Башарат. — Я не стану допытываться, что ты намереваешься делать. Я готов подождать, пока ты сам не захочешь мне все рассказать. Но я хотел бы напомнить: то, что сделано, нельзя изменить.
— Знаю, — кивнул я.
— И тебе не избежать тех тягот, которые написаны тебе на роду. То, что дает Аллах, ты должен безропотно принять.
— Я напоминаю себе об этом каждый день своей жизни.
— Тогда я почту за честь помочь тебе всем, чем смогу, — поклонился он.
Башарат принес лист бумаги, ручку, чернильницу и начал писать.
— Я дам тебе письмо, которое поможет в путешествии. — Он сложил листок, капнул на него свечным воском и запечатал своим перстнем. — Когда окажешься в Каире, отдашь письмо сыну, и он позволит тебе пройти сквозь Врата лет.
Торговец вроде меня должен хорошо уметь изъявлять благодарность, но я никогда прежде не был так красноречив, как в тот момент, когда благодарил Башарата, и каждое слово шло от души. Он рассказал, как добраться до его лавки в Каире, и я заверил алхимика, что расскажу ему обо всем, когда вернусь. Я уже собирался уходить, но тут мне в голову пришла одна мысль.
— Эти Врата лет, что ты здесь построил, ведут в будущее. Значит, ты наверняка знаешь, что и лавка, и врата сохранятся через двадцать лет или даже больше.
— Да, это правда, — сказал Башарат.
Я начал его расспрашивать, встречался ли он с самим собой в том будущем, но тут же прикусил язык. Если нет, то, значит, к тому времени его уже не будет в живых, и получится, будто я интересуюсь, знает ли он дату своей смерти. Кто я такой, чтобы задавать подобные вопросы, когда этот человек оказывает мне благодеяние, даже не спросив о моих намерениях? Я увидел по его лицу, что он догадался, какой вопрос я собирался задать, и я склонил голову в робком извинении. Он коротко кивнул в знак того, что принял его, а я вернулся домой и начал сборы в дорогу.
Каравану понадобилось два месяца, чтобы достичь Каира. Что касается моих мыслей во время путешествия, о великий калиф, я поведаю тебе то, о чем не рассказал Башарату. Когда-то, двадцать лет тому назад, я был женат на женщине по имени Наджа. Она была грациозна и тонка, как ветвь ивы, а лицо ее было прелестно, как луна, но мое сердце пленил ее добрый и кроткий нрав. Я был начинающим торговцем, когда мы поженились, и не успел еще разбогатеть, но мы от этого не страдали.
Мы прожили в браке всего год, когда я был вынужден отправиться в Басру на встречу с одним капитаном корабля. У меня появилась возможность хорошо заработать на торговле рабами, но Наджа была против. Я напомнил ей, что Коран не запрещает иметь рабов, если обращаешься с ними хорошо; даже у Пророка были рабы. Но она сказала, что неизвестно, как будут обращаться с рабами те, кто у меня их купит, и что лучше торговать вещами, а не людьми.
В утро моего отъезда мы с Наджой поспорили. Я резко говорил с ней, произнося слова, которые мне стыдно теперь вспоминать, и я прошу прощения у великого калифа, если не стану их здесь повторять. Я покинул дом в гневе и больше никогда не видел мою Наджу. Через несколько дней после моего отъезда рухнула стена мечети и сильно покалечила мою жену. Наджу отнесли в бимаристан, но лекари не смогли ее спасти, и вскоре она умерла. Я узнал о смерти Наджи, только когда вернулся через неделю, и мне казалось, будто это я убил ее своей рукой.
Неужели муки ада сильнее тех, что я перенес в последующие дни? Еще немного, и я сам это узнал бы, настолько близок был к смерти. Душевные муки, подобно адскому огню, сжигают изнутри, но не окончательно; сердце потом становится чувствительным к любому страданию.
В конце концов горе притупилось, и я ощутил внутри пустоту, превратившись в мешок с костями. Я освободил купленных рабов и начал торговать тканями. Со временем ко мне пришло богатство, но я так и не женился во второй раз. Некоторые из моих деловых партнеров пытались сосватать мне свою сестру или дочь, говоря, что любовь женщины способна заставить позабыть о боли. Возможно, они правы, но она не способна заставить позабыть о боли, которую ты причинил другому человеку. Стоило мне только представить свадьбу с другой женщиной, как я сразу вспоминал полный горечи взгляд Наджи, когда видел ее в последний раз, и мое сердце тут же закрывалось для других.
Я говорил с муллой о том, что совершил, и это он сказал мне, что искупление и покаяние стирают прошлое. Я покаялся и постарался как можно лучше искупить свою вину; в течение двадцати лет я жил праведной жизнью, молился, соблюдал посты, подавал милостыню тем, кому меньше повезло, и совершил паломничество в Мекку, но все равно чувство вины не отступало. Аллах всемилостив, поэтому я понимал, что по-прежнему виноват.
Если бы Башарат меня спросил, я не смог бы ответить, на что надеялся. Его рассказы не оставляли сомнений: не в моих силах изменить то, что уже произошло. Никто не остановил меня в споре с Наджой в тот день, когда я видел ее в последний раз. Но рассказ о Рании, которая тайно вмешалась в жизнь не подозревавшего о том Хасана, дал мне слабую надежду: вдруг я сумею сыграть какую-то роль в роковых событиях, пока мой молодой двойник находится в отъезде по делам.
Не могла ли произойти ошибка? Что если моя Наджа осталась жива? Что если это другую женщину завернули в саван и похоронили, пока я отсутствовал? Возможно, мне удастся спасти Наджу и привезти ее с собой в новый Багдад. Я понимал, что мои надежды беспочвенны. Опытные люди говорят: «Четыре вещи не вернуть: сказанное слово, летящую стрелу, прошлую жизнь и упущенную возможность», и я убедился в справедливости этих слов лучше, чем кто-либо. И все же я осмеливался надеяться, что Аллах счел двадцать лет моего раскаяния достаточным сроком и теперь даровал мне шанс вернуть утраченное.
Путешествие каравана завершилось без происшествий, и после шестидесяти рассветов и трех сотен молитв я достиг Каира. Мне пришлось долго плутать по его улицам, представляющим собой беспорядочный лабиринт по сравнению с четкой планировкой Города Мира. Я добрался до Бейн ал-Касрейна, главной улицы в квартале фатимидов. Оттуда я дошел до лавки Башарата.
Я рассказал владельцу лавки, что беседовал с его отцом в Багдаде, и отдал письмо, написанное Башаратом. Прочитав послание, он провел меня в заднюю комнату, где в центре стояли еще одни Врата лет, и жестом позволил пройти через них.
