Роман Подольный - Легкая рука
Теоретики на дыбы. Уж чересчур им мир из кварков нравился. Потом передумали. Есть кварки, говорят, только другие. И выдают нам описание.
Знаете, слон на буйвола больше похож, чем новые кварки — на старые. Хоть бы имя сменили, что ли. Ладно. Ищем — и этих нет. Тут новую сверхсенсацию подбрасывают из Кембриджа — опровергли они на опыте одно предсказание Эйнштейна. Проверяю: Эйнштейн прав.
Австриец предположил, что намагниченное тело тяжелее себя ненамагниченного. Мура оказалась.
Наш физик что-то в том же роде нашел — я и его опровергаю.
Губитель гипотез, одно слово. На капустнике студент один под меня вырядился, корону напялил и картонку на грудь — “король отрицательного результата”. Вот как!
— А что вас здесь огорчает?
— Сначала — только то и печалило, что отрицательный результат неэффектно выглядит. Представьте: за открытие кварков и Нобелевскую не жалко. А за закрытие? Опыт же, между прочим, один, только результат разный, а он ведь не от меня — от природы зависит.
— И из-за этого вы хотите бросить физику?
— Не хочу. И не из-за этого. Но вот представьте, звонит мне Хишмэн из Оксфорда…
— Ого!
— Слышали, значит. Звонит, извиняется ужасно — и просит его опыта последнего не повторять. Суеверный он, мол.
Я от души рассмеялся:
— Ну, вам я настроения не подниму, но мне-то вы его подняли, Виктор. Вот Хишмэн-то, а?
— Не смейтесь. Рановато. Видите ли, я ему не сказал, но уже поставил один эксперимент. К его опыту он прямого отношения не имел, да и начат был года на три раньше.
Виктор встал с кресла, повернулся ко мне спиной, подошел к окну и, глядя на город, уже черный, а не серый, глухо сказал:
— Я не стал проверять эксперимент Либермана по измерению гравитационной постоянной. Хотя сомневался в его результатах.
— И?..
— Держится. Проверяли Либермана. Другие. Подтверждали.
— Так и вы бы подтвердили.
— Наверно. Но мой эксперимент был поставлен строго. Я взял три крупных открытия и отложил проверку на пять лет. Перед выездом сюда я проверил два из трех — кроме эффекта Либермана.
Теперь уже и я вскочил на ноги:
— Неужели? Не может быть!
— Может. Их тоже до меня проверяли и повторяли. А я — закрыл.
— Но ведь бывает… — я копался в складках памяти, пытаясь найти какое-нибудь объяснение, но нашел только аналогию. — Вот в “Известиях” читал сколько-то лет назад. Две группы ученых спорили о каких-то свойствах кристаллов. Одни эти свойства находили, другие — никак. Лет десять спорили. А потом и первая группа тоже перестала находить. Так сами и не поняли почему. Так что не расстраивайтесь! А положительные результаты — будут. Помните тютчевского “Колумба”? И я прочитал:
Так связан, съединен от века
Союзом кровного родства
Разумный гений человека
С творящей силой естества…
Скажи заветное он слово —
И миром новым естество
Всегда откликнуться готово
На голос родственный его.
— У меня, видите ли, наоборот. — Виктор вернулся в кресло. — Совсем наоборот. Вы меня классиком — и я вас классиком. Марк Твен сказал: “…удивляются, что Колумб открыл Америку. Однако было бы еще удивительнее, если бы ее не оказалось на месте”. Удивительнее!
— Подойдите к этому по-другому. Английское wonderful можно перевести и как “удивительно”, и как “замечательно”. “Замечательно, что Колумб открыл Америку, но было бы еще замечательнее, если бы ее не оказалось на месте”.
— Замечательнее?! — он поставил стакан на стол, расплескивая остатки вина. — Я топлю материки, я Колумб наоборот.
— Ну и ну! — Я не мог не засмеяться. — Так вы и вправду решили, что от вас зависят свойства мира?
— От меня зависит, как я эти свойства осмыслю! Человек открывает законы природы, осознавая их.
— Но они существовали и до открытия.
— Да. Но… в неоформленном же виде. Атомное ядро… Его можно себе представить твердым телом, жидкостью, газом. Есть разные модели — для разных случаев. И каждая верна. Какое ядро на самом деле? Ученый формулирует законы природы — за нее и от ее имени. И все движется по его формулам.
— Ого! Значит, при Птоломее Солнце вращалось вокруг Земли?
— Что же, с точки зрения достаточно общей теории, это и сегодня правильно.
— А когда Эйнштейн придумал теорию относительности и все штучки с пространством-временем, — я говорил медленно, весело придумывая новые варианты, во мне почти иссяк интерес к Виктору, оказавшемуся всего-навсего остряком, но не интерес к его чрезвычайно занимательной шутке… — нет, ты только представь себе, как Вселенная скрипит и корчится, принимая требования маленького Альберта. Впрочем, Коперник тоже устроил хороший кавардак в местных масштабах.
— Я знал, что это смешно. Но ты не знаешь, как это грустно.
Я присмотрелся к нему. Ей-ей, он действительно не шутил.
— Что же тут грустного?
— Я — Колумб наоборот. То, чего я ищу, не оказывается.
— Но ведь открыть, что чего-то нет…
— Да, я знаю, что это тоже называется открытием. Но сейчас дело не в ценности результата. Я должен поставить опыт над собой, а не над материей. Психиатры… Хочу узнать, правы ли они.
— И?
— Я должен попытаться “закрыть” что-нибудь такое, что-нибудь такое, что не может исчезнуть. Оно не исчезнет, и я успокоюсь.
— А если исчезнет?
— Через месяц увидим. Я приезжал сюда за оборудованием для опыта.
— Какого?
— Я хочу проверить, существуют ли атомы.
Со времени того разговора прошло двадцать лет. А с оборудованием нас обоих тогда все-таки подвели. Может быть, к счастью?
Всего один укол
Мой проводник очень торопился (“Теперь я не позволю себе тратить в день на развлечения больше двух с половиной часов, — мимоходом сказал он. — Вот через девятнадцать дней”…). И едва я успел прочесть скромную вывеску “Клуб гениев”, как был втянут в дверь под нею. Швейцар почтительно заглянул в протянутую ему сиреневую книжечку и важно отступил в сторону.
В клубе было уютно и тихо. Накормили нас вкусно, и я, вынимая портсигар, без всякой задней мысли спросил:
— Который год вы член этого клуба?
А у сотрапезника вдруг задрожали руки, и он переменился в лице:
— Хотите меня обидеть?! Будто не знаете, что гениальность тянется максимум месяц!
— Не понимаю!
— Ах да! Вы же у нас только второй день… Но неужто никто не успел вам рассказать? Честное слово?
