Григорий Адамов - Изгнание владыки
Иван Павлович посмотрел в крохотное, трепетавшее под порывами ветра оконце палатки и, кряхтя, поднялся с места.
— Совсем рассвело, — сказал он. — Пойду посмотрю, что делается на льдине. Вернусь, и начнем собираться в путь.
Иван Павлович отстегнул полотнище и вышел, оставив майора и Диму наедине.
ЧАСТЬ IV
Глава сорок пятая
ПУТЕШЕСТВИЕ ПОД ВОДОЙ
Вокруг простиралась мутная зеленоватая полутьма — спокойная, неподвижная, переходящая внизу в черноту ночи. По сторонам беззвучно проносились смутные гибкие тени. Сердце тревожно билось в ожидании чего-то неожиданного, может быть опасного и грозного… Но тени, быстро мелькнув, растворялись вдали, а настороженное ожидание вновь заставляло беспокойно озираться и прислушиваться.
Лишь впереди ничто не внушало тревоги: длинные серебристые лучи фонарей расплывались туманными пятнами света. И гибкие тени, случайно прорезая световые полосы и пятна, превращались в упругих серебристых рыб, и тогда все становилось простым и даже интересным.
Если представить себе, что наверху — небо, кажется, что оно покрыто светло-серыми тучами, как в раннее-раннее утро зимнего дня. На небе непрерывно, без отдыха, пляшут какие-то плоские тени; порою их сменяет темная туча, она спокойно проплывает над головой, и вновь начинается беспокойная, безмолвная пляска теней.
«Волны пляшут на поверхности моря, а это льдины проплывают», — вспоминает Дима объяснения Ивана Павловича.
Все-таки скучно, когда такая мертвая тишина вокруг. Тихое монотонное гудение мотора и винта за спиной не нарушает этой тишины, а, скорее, сливается с ней. Все молчит… А так хочется услышать чей-нибудь голос, когда все в тебе напряжено, сердце замирает при появлении какой-нибудь тени и весь ты натянут, словно струна!
Вытянув сомкнутые ноги, лежа на груди, Дима направил на соседний скафандр луч своего фонаря.
— Плутон! А, Плутон! — тихо позвал Дима. — Ну, что же ты молчишь?
Послышалось слабое повизгивание. Сквозь прозрачный шлем растерянно и скорбно глядели преданные глаза собаки, словно она жаловалась и искала помощи у друга. Бедному Плутону было очень неудобно в огромном скафандре. Он то вытягивал передние лапы, стараясь просунуть их в воротник, чтобы подложить под морду, то поджимал их под грудь. От этих движений скафандр вертелся с боку на бок, вместе с ним вертелась и собака, и Дима должен был крепко прижимать его к себе, чтобы Плутон не измучился вконец.
— Тебе нехорошо, Плутоня моя? — касаясь своим шлемом шлема собаки, говорил Дима, и слабое ответное подвывание раздавалось теперь громким гудящим шумом в ушах мальчика. — Потерпи, потерпи…
Иван Павлович внимательно следил за курсом, за изменчивым рельефом дна мелководного в этих областях Карского моря. Отряд плыл, то поднимаясь, над мелями и подводными плато, то выравниваясь над глубинами.
Комаров был молчалив и задумчив.
Мысль о Коновалове не оставляла майора. Где он? Что делает? Кто знает, какие, может быть, еще более ужасные преступления он готовит сейчас! Скорее, скорее к шахте…
— Смотрите! Смотрите — раздался вдруг крик Димы.
Сверху широким веером навстречу путникам метнулось множество довольно крупных рыб. Следом за ними черной молнией мелькнула узкая тень с круглой головой и длинным телом.
— Тюлень на охоте, — сказал Иван Павлович.
С удивительной быстротой тюлень догнал рыбу. Раскрытая пасть со множеством мелких острых зубов схватила и мгновенно проглотила ее, словно втянув в себя.
В стороне, среди рассыпавшейся стаи рыб, виднелось еще несколько тюленей. Быстрота, ловкость и гибкость их движений были поразительны. Они извивались, как змеи, и почти без промаха настигали добычу. Стая рыб была очень велика, и, очевидно, совершала один из обычных переходов в поисках новых пастбищ. Чем дальше, тем гуще делалась она и, наконец, совершенно затемнила поверхность моря. Множество тюленей сопровождало стаю. Добыча шла так густо, что можно сказать, сама лезла в пасть охотнику. Часто тюлени, увлеченные преследованием, так близко подплывали к людям, что неожиданно оказывались в луче фонаря. И тогда Дима успевал рассмотреть их круглые, гладкие, словно прилизанные головы, осмысленное выражение больших глаз с необычайным зрачком в виде четырехконечной звезды, их запертые клапанами ноздри, подвижные, послушные ласты и все их гибкое тело, способное к самым необыкновенным акробатические упражнениям в воде. Ослепленные и растерянные, они кружились и метались в световом луче и через некоторое время, придя в себя и выпустив в испуге добычу, устремлялись вверх.
— Какие они ловкие! — воскликнул Дима. — Какие быстрые! Не то что на льду!
Его слова то и дело заглушал лай Плутона, наблюдавшего эту охоту и пришедшего в необычайное возбуждение.
— Родная стихия, — сказал Иван Павлович. — Вода для них значит больше, чем земля. Вода — это пища, а значит — жизнь.
Через несколько минут, когда люди пересекли уже путь стаи и поднялись ближе к поверхности, новое зрелище представилось их глазам.
Среди рыб начали быстро мелькать небольшие вытянутые фигурки с длинными гибкими шеями и крыльями, работающими, как весла.
— А это кто, Иван Павлович? — с недоумением спросил Дима. — Неужели птицы?
— Совершенно верно. Чайки на охоте.
Чайки с раскрытыми крючковатыми клювами преследовали рыб, пожалуй, так же ловко и быстро, как тюлени. Но справляться с добычей под водой им, несомненно, было трудней. Тюлень тут же проглатывал захваченную рыбу, не опасаясь благодаря особому строению горла проникновения воды в легкие. А чайка должна была извлечь свою извивающуюся и бьющеюся добычу из воды на воздух, чтобы полакомиться ею. Но чайки справлялись и с этой трудной задачей.
Вскоре стая и ее преследователи остались позади. Опять потянулась однообразная дорога в мутно-зеленой мгле. Время от времени вдали мелькала то одинокая рыба, то куча рачков-креветок, быстро сновавших во все стороны, то студенистая медуза, равномерно сжимавшая края своего прозрачного, как стекло, розового колокола. Порой величественно проплывала, испуская слабый зеленоватый свет, замечательная обитательница полярных морей, красно-бурая «северная цианея» — гигантская медуза с колоколом до двух метров в поперечнике и щупальцами, достигающими в длину часто тридцати метров. Они тянулись из-под колокола, как пучок бесконечно длинных, извивающихся водорослей.
