Сергей Герасимов - Изобретение зла
Котенок с носом приполз к столу и снова умер.
- Хочешь еще? - спросил Черный.
Я отрицательно помотал головой.
- Боишься?
Я кивнул.
Говорить я пока не мог.
- Теперь бойся все время.
Я немного пришел в себя.
- Черный, - спросил я, - а чего ты боишься?
- Ничего, кроме смерти. И тебя тоже боюсь.
- Меня?
Я сделал вид, что удивился. На самом деле я принял это как должное и давно ожидаемое. Не знаю почему.
- Конечно тебя, а кого же. Не этих же? Один из нас останется последним - или ты, или я.
- Почему один из нас?
- Потому что я ещё не решил, кому оставаться жить.
- Как это?
- А ты думаешь, почему я с тобой вожусь? Почему я не убил тебя тогда когда ты сам напрашивался? Почему я тебе все рассказываю о себе, самые тайные свои вещи? Ты подумал, что ты мне очень нравишься, да? (На последнем слове он даже взвизгнул.) Я просто боюсь умереть совсем.
- Это моя память?
- Да, твоя память. Если я не переживу эту игру, то переживешь ты и в тебе будет моя память. Это как пересадка сознания в новое тело. Я же рассказывал тебе все, что вспоминал, все, что приходило в голову. Все это будет жить, пока будешь жив ты. Я старался рассказать тебе побольше. Иногда это казалось тебе бредом, правда? Но ты не сумеешь забыть даже этот бред. Через много лет ты вспомнишь меня и я проснусь в твоей памяти совсем настоящий, неизмененный и незабытый. Я снова буду говорить свои глупости и ты снова будешь их слушать.
Ты никуда не денешься от меня. Через тебя я буду жить и видеть, а ты будешь видеть немножечко моими глазами. Мое тело исчезнет, но мое Я сохранится. Ты можешь это понять своими куриными всепомнящими мозгами?
- Эффект маятника, правильно?
- Я не знаю никакого эффекта маятника, - ответил Черный.
Появилась ещё одна зеленая змея. Она пока не подползала. Я разлил по столу клей. Сейчас мертвый котенок выглядел так необычно, что мне хотелось приклеить его на видном месте, всем на обозрение. Вязко и неохотно клей поплыл на пол. Зеленая змея примостилась у стены и стала смотреть на бусинки, падающие на пол. Клей потек струйкой. Мы положили котенка на стол и хорошо придавили.
Но на спине котенок лежать не хотел, пришлось положить его боком. Змее надоело на нас смотреть и она вползла прямо головой в стену.
- Слушай, как это у неё получается?
- Пойди сам спроси.
105
...Мы сидели у черной двери. Черная дверь - это дверь в коридор, за которым начинается операционный блок. Есть злая насмешка в именах вещей дверь была действительно черной. Хотя моя любимая была рядом, я думал не о ней. Я просто держал её за руку и пальцы Синей слегка шевелились, напоминая о своем существовании и праве на меня. Моя рука уже окончательно признала это право. Я вспоминал то, что рассказал мне Черный напоследок: оказывается, он действительно был отличником (или почти), он даже занимался бальными танцами, много читал и пробовал играть на скрипке. Он был таким, пока не стал черным человечком. А кто же станет черным человечком в нашей игре? Он не хочет. Я не сумею. Интересно, если победит Синяя. Как она станет меня убивать?
Мы сидели у двери, примостившись спинами на её широких мягких ромбах, а голубой свет пробивался впереди сквозь фасеточные глаза стеклянно-кирпичной полустенки, теряя в этой сложной работе свою чистоту и яркость. Мягкая, будто плюшевая тишина была теплым морем; квадрат пола это плот; черная дверь - это парус, пиратский парус - чтобы все боялись и никто не приставал. Мы молча плыли куда-то сквозь бархатную ночь (тени из синего бархата по углам), пока не приплыли к чему-то определенному.
- А Ленка все-таки нашла змею, - сказала Синяя.
- Все равно, - неопределенно ответил я.
- Что все равно?
- Все равно все умрут.
- А вдруг мы будем старыми?
- Когда мы будем старыми, то поженимся.
- Правда?
- Правда.
- Тогда лучше молодыми, - уточнила Синяя, - а потом?
- Потом попадем на тот свет.
- А вот Ленка уже встретилась со своим Сереньким, - вздохнула Синяя.
Интересно, как там?
- На том свете есть рай и ад, - я демонстрировал свои познания, - в раю там пальмы растут, очень большие, и ангелы летают; ангелы маленькие с крылышками. А так, все то же самое, что у нас.
- Но мы точно встретимся?
- Ну конечно. Только нужно заранее договориться где будем встречаться, потому что рай большой, как целый город.
- Тогда где?
Я подумал, выдвигая разные ящички памяти, наконец нашел вариант.
- Как все делают. Под часами, на трамвайной остановке.
- А там трамваи есть?
- Как же без трамваев?
- Ну, может быть, там у всех крылышки и они на своих крылышках летают.
- Летать - это все равно что ходить пешком, - сказал я, - устаешь. Поэтому трамваи все равно нужны. Значит, на трамвайной остановке.
- На какой остановке?
- На конечной, на кругу.
- Я согласна, на кругу. А какой номер трамвая?
Я задумался.
- Вот только не знаю сколько там номеров. Но один точно есть.
- Значит, на кругу первого?
- Да. В восемь утра.
- А почему так рано? А вдруг проспим? Я раньше восьми не встаю. Давай днем.
- Ладно, давай в двенадцать, - согласился я. - Запоминай: в раю, в двенадцать ровно, под часами, на кругу первого трамвая. Когда умрем.
- Ой, а я уже все перепутала, - призналась Синяя.
В коридоре происходило что-то непонятное. Примерно в том месте, где была дверь Синей Комнаты, стена начинала надуваться как мыльный музырь. Потом по стене пробежали судороги и она стала вогнутой. Дверь в комнату лопнула с треском и на её месте забулькало что-то пенистое. Потом все разгладилось, стена успокоилась, но дверь исчезла. Подумаешь, фокусы.
106
Тело Мануса исчезло, оставив после себя клок волос в кармане майора
Томчина и сгусток памяти. Сгусток довольно долго висел над тем местом, где исчезло тело, затем выплыл из старого крыла и полетел, заглядывая в каждую палату. Сейчас, когда он превратился в чистую память, он помнил все события так ясно, как будто все они случились минуту назад: все, начиная с первых месяцев своей жизни и заканчивая своим превращением в мускулистое чудовище.
Он узнавал здание - здание было его родным домом, остатками его родного дома, очень перестроенными, но все же узнаваемыми. Особенно старое крыло, оно почти не изменилось. А веранда, на которой он стоял в день начала войны, не сохранилась. В тот день он лежал в гамаке и магнолии пахли навязчиво и густо.
Автомобиль, везущий Магдочку, сверкнул стеклом среди листвы. Бедная, юная, куда ты делась? Где твое голубое сари?
Сгусток памяти выплыл в воздух над садом, без труда пройдя сквозь стену. Он узнавал и этот сад. Его собственный сад с его собственными магнолиями, устроенными так, что могли сами себе восстанавливать. Надо же живы. И как мохнаты от старости. Вот фонтан, без воды, но цел. Надо же, какая была жизнь - и как просто она прервалась, одним нажатием кнопки. Какие цели, какие достижения, какие выгоды, исполнения каких идей или бредовых мечтаний могут оправдать то, что случилось? Сейчас, пролежав неподвижно три столетия, наполненные размышлениями (никакого другого занятия не оставалось), он стал мудр. Он стал нечеловечески мудр. Сейчас он понимал, что нет во вселенной такой цели, которая могла бы оправдать нажатие кнопки. В бесконечных временах и пространствах случайные вещи комбинируются случайно или разумно, или вообще не комбинируются, слагаясь в хаос - но нигде и никогда они не дадут такого сочетания, которое могло бы оправдать нажатие кнопки.
