Иван Ефремов - Библиотека фантастики и путешествий в пяти томах. Том 3
– Петляет, значит. Следы заметает, - скучно сказал он и зевнул. Нет, с точки зрения аналитического восприятия мира он был слеп, глух и нем.
Но, как только в комнату ворвались мои автоматы малого калибра и начали плясать, взлетать, кувыркаться, пищать, взбираться к нам на колени, бормоча всякие предложения, он стал сдавать.
– Загвоздочка, - озадаченно сказал он, отцепляя с шеи синтетического чертика, успевшего причесать и спрыснуть одеколоном голову собеседника. Он был заинтригован, ошеломлен. - Такую прорву заделать…
– Коллега! - на радостях я обратился к нему именно так. - Вдвоем-то мы и горы своротим. Кривая интенсивности подскоч…
– Включай. - И он махнул рукой.
Я ли его переубедил, победило ли желание отоспаться, неизвестно. Так или иначе педаль была нажата, и трансформатор, урча, вышел на рабочий режим.
Надо ли говорить, как рванулись вперед мои дела! Вот, слегка усталые, все приходят домой, разворачивают газеты в ожидании ужина. Я работаю. Все расходятся по кинотеатрам, стадионам, кафе, чтобы переключить мозг на иную, легкую волну. А мне ничего не надо, мой мозг свеж, как у новорожденного, и я опять работаю. Полночь. Все ворочаются в постелях, считают до тысячи, чтобы как-нибудь отключиться. Я ворочаю в голове миллионами, кручу арифмометр, шастаю логарифмической линейкой, я наслаждаюсь этими действиями! Наука, дочь удивления и любопытства, я безраздельно твой!
– А ведь было, было время, - торжествующе говорил я сам себе, - ты проклинал свою неутолимую жажду творчества. Голова трещала, сердце выписывало на электрокардиограммах прямо-таки кренделя, волосы вылезали, как из старой сапожной щетки. Ты уповал на последнее, на докторов - кто еще мог помочь? Мудрецы! Они твердили свое: ледяной душ, фрукты, легкое вино и меньше, как можно меньше работы.
Как бы не так! Меньше работы! Ха-ха-ха! И меня разбирало натуральным, жизнерадостным смехом. Напарника я разбудить не боялся. Он спал как убитый.
КПД аппарата достигал пятидесяти одного процента. Поэтому вместо меня требовалось спать не 8, а 16 часов. И еще 8 часов, необходимых для него самого. Итого, сутки.
Иногда я будил его, в те дни, когда к работе прибавлялся новый выдающийся успех, завершался этап. Он слушал объяснения если и не с интересом, то, по крайней мере, с заметным любопытством, пытаясь вникнуть в детали. Было видно, как от случая к случаю он все больше проникается сознанием соучастия в важном, безотлагательном деле.
Если после первого сеанса он только махнул рукой - а ладно, чего там, то через месяц ему уже доставляло удовольствие обводить чертежи рамкой, подкручивать гайки на полусобранных моделях и, заглядывая через плечо, наблюдать, как я убористо заполняю журнал формулами и уравнениями. "А плюс Б, скобка в квадрате", - шевелил он губами. Взгляд его становился все более светлым, разумным, а иногда сосредоточенно-задумчивым, с теми оттенками жесткой мудрости, какая свойственна людям аналитического ума в момент формулирования внезапных и широких обобщений.
"Вот что значит беспрерывный сон. Перманентное состояние", - мысленно ликовал я, а вслух говорил:
– Коллега! Уверен, что смогу подготовить вас до уровня техникума. Да что техникума. Одолеем кое-какие программы и самого вуза!
Последнее я восклицал, пожалуй, из чистого энтузиазма, но уж в первое-то верил незыблемо. Напарник уже сделал первый глоток из живительных атмосфер творчества. Теперь выдох - и второй глоток, стойка принята, ноги на ширине плеч.
Несколько месяцев прошли как бы в опьянении, словно бы в состоянии невесомости. В моем институте все только плечами пожимали, когда я устраивал еженедельные доклады о проделанной работе.
– Когда он только успевает? - слышалось из рядов конференц-зала.
– За неделю он способен напечь расчетов и чертежей на новую диссертацию, - говорили в курилках. - Прямой дорогой идет в академики.
– Вас не узнать, - сказал директор, хитро прищуриваясь. - И в кино вас стали замечать, и по общественной линии, и на елке с детьми появились, и чаще других с коллективом на лыжные прогулки выходите. А производственные успехи! Говорить нечего.
На секунду директор замялся и, помахав в-воздухе пальцем, добавил:
– Что-то тут не так…
– В том-то и дело, что лыжные прогулки, - ответил я, тоже прищуриваясь с хитрецой, - чистый воздух! Он делает чудеса. Слушайте докторов, дорогой мой директор!
Конечно, можно было и не хитрить, выложить все начистоту. Дескать, так-то и так-то, доступно каждому. Коллектив бы не осудил. К таинственностям, хитростям лукавым сердце мое не лежало никогда. Но в научных вопросах, не доведенных до принципиального завершения, иначе нельзя. Так уж повелось. Рвется душа на откровенный разговор, да молчок. Выдержка! А вдруг что не так! Прослывешь любителем легких сенсаций.
(Как было, например, с конструкцией печально знаменитого рога изобилия? Нашумели, крику подняли. Перерабатывает утиль в ценности любого назначения! Прямо, непосредственно. В один конец рога - утиль, из другого - продукция ширпотреба! А потом р-раз! - полная катастрофа. Изобретатель гибнет в пучинах собственной конструкции. Агрегат - в клочья. Восстановить невозможно. Оправдываются: на уровне, мол, будущих эпох. Да что там оправдания, позор на все инстанции! Фиаско, короче говоря.)
Береженого бог бережет.
Возвращаясь однажды со службы домой, пешком как всегда, с плащом в нагрудном кармашке, я заметил, что происходящее кругом, уличное занимает меня меньше, чем того заслуживает. Вот вышла из переулка компания разбитных школьников со скрипками в руках, с лихими песенками. Еще вчера я бы прислушался, остановился. О чем поет, как жить собирается беспокойное поколение? Вот кряхтит старушка, силясь одолеть ступеньки троллайна. Несомненно, вчера я пришел бы на выручку поколению уходящих. А тут иду мимо. Неинтересно! Что за чертовщина? Я тотчас сконцентрировался на самом себе.
Да, ничтожное, едва заметное недомогание командовало организмом. Так, легкая дрожь в коленях, испарина послебанного типа, пустяки в общем. И вдруг пришел день, когда к моим уравнениям не прибавилось ни строчки. И ни одной гайки к моделям.
Пошел второй, третий день, рабочий стол начал покрываться отложениями квартирной, горьковатой на вкус пыли. Пришлось проверить аппарат трансформации. Нет, он по-прежнему действовал безукоризненно.
Напрасно я усаживал себя за письменный стол. В глазах рябило, строчки мелькали передо мной бессмысленно, как телеграфные столбы в окне вагона. Напрягшись, я вдруг осознал, что с трудом понимаю уравнения, составленные мною самим не так давно.
