Михаил Савеличев - Черный Ферзь
Например, она вдруг поняла, как осуществить преобразование Гартвига-Лоренца в системе взаимно вращающихся трехмерных пространств, да еще обобщить его на систему нескольких тел.
Почему-то она совершенно безропотно восприняла, что в ее когда-то почти целиком съедобную вселенную мыслей, где даже самая крохотная пылинка желания подчинялась исключительно мощной гравитации «желудочной неудовлетворенности», как это назвал ржавоглазый, а какой-нибудь представитель славной поросли выразил бы коротко и емко: «Пожрать бы!», внезапно вторглись иные, гораздо более впечатляющие объекты личностной космогонии, по сравнению с воздействием которых эта самая «желудочная неудовлетворенность» обратилась в пренебрежимо малый член бесконечного ряда разложения Человека Воспитанного в рамках канонической Высокой Теории Прививания.
О преобразовании Гартвига-Лоренца Теттигония ничего не рассказала ржавоглазому, но о лифте решила не молчать. К тому времени они поднимались по кажущейся бесконечной лестнице. Вернее, лестница и представляла собой воплощенную бесконечность (Теттигония даже вспомнила точный термин — «реализация абстракций Эшера»), которая состояла из четырехтактового пространственного континуума с точкой разрыва.
Три такта-пролета — подъем по ржавым ступеням, так подозрительно скрипевшим, что казалось сейчас придавленный тяжелым ботинком лист железа хрустнет, разрываясь подгнившей тканью, и ржавоглазый, не сумев удержать равновесие с такой ношей, обрушится на всем телом на Э-абстракцию, отчего окончательно порвутся модульные растяжки, метрика вложенных пространств схлопнется, вырождая бесконечномерный континуум в заурядный двумерный случай.
И один такт-пролет — преодоление разрыва. Здесь требовалась недюжая сила. Хотя математические выкладки и натурное моделирование не указывали на появление в данной точке наведенных сопротивлений, требующих дополнительной мощности для их нивелирования, но в реальности у любого пользователя лестницей возникало ощущение, будто он протискивается сквозь стальной лист, — разум утверждает, что сделать подобное невозможно, но тело понемногу просачивается через перегиб.
Теттигония даже попыталась прикинуть вероятность им двоим угодить в сингулярный спазм, который бы обрек их на бесконечное зацикливание между краевыми точками, в результате чего они бы ходили по лестнице до скончания времен. Расчет оказался не сложный, но ужасно нудный — аналитическое решение с лету найти не удалось, пришлось делать кроновское тензорное обобщение.
Человек, неудовлетворенный желудочно, преобразился в человека, одержимого расчетами. Любыми. До самого последнего момента даже не подозревая, что так называемый бог говорит на языке математики, замарашка не только вспомнила изначальный язык сотворения мира, но и принялась с неудержимостью немого, внезапно обретшего дар речи, на нем болтать. Пока, правда, только про себя.
Она чуть не рассмеялась, когда представила себя говорящей ржавоглазому: «Коллениарный вектор движения вдоль третьего такта Э-абстракции при сохранении импульса движения с поправкой третьего порядка на случайные смещения центра тяжести с последующим поворотом вдоль оси вращения совмещенных тел на радиант…»
Поэтому она осторожно дернула ржавоглазого за ухо и показала пальцем:
— Лифт.
Ржавоглазый одолел четвертый такт и остановился, тяжело дыша. Открыв глаза, Теттигония видела как по пористой коже на виске сползают крупные и почему-то мутные капли пота.
— Лифт — хорошо, — выдохнул ржавоглазый. — Эшеровские лестницы — плохо.
Он сгрузил Теттигонию на пол, помог ей устроиться, прислонившись спиной и затылком к стене. Замарашка пошире раскинула ноги, давая круглому животу улечься между ними, обхватила его руками.
Ржавоглазый дрожащими руками вытер пот с лица. Теттигония еще не видела его таким изнуренным.
— У него здесь задание? — спросила замарашка.
Ржавоглазый, приготовившись присесть рядом, аж подскочил, резко развернулся и уставился на попутчицу.
— У него здесь задание? — повторила замарашка.
— З-з-задание? — переспросил заикаясь ржавоглазый. — Какое такое задание? У меня нет никакого задания! — фальцетом крикнул он.
Теттигония оттопырила Указующий Перст Господина Председателя, придирчиво его осмотрела, облизала, очищая от пятнышек грязи, и как можно строже пригрозила ржавоглазому, застывшему в жалкой позе, точно не замарашка сидела перед ним, а сам Господин Председатель возвышался под потолок.
Ноги ржавоглазого подогнулись, он бухнулся на колени и с такой силой вцепился руками в собственные ляжки, что казалось пальцы прорвут штаны и погрузятся в плоть. Рот его оскалился, стиснутые зубы заскрипели, жилы на шее вздулись. Глаза выпучились, десантник икнул, кадык дернулся, из уголков губ вниз потянулись темные струйки крови. Вязкие ручейки слились на шее, наполнили ложбинку между ключицами и пятнами проступили сквозь ткань.
— Если… убить… чудовище… — пробормотал, а точнее — пробулькал ржавоглазый (кровь пузырилась на губах). — Если… убить… чудовище… — сведенные судорогой руки кое-как отцепились от бедер, слепо поскребли вокруг, наткнулись на соскользнувшую с плеча железку на широком ремне.
С ледяной отстраненностью Теттигония наблюдала за метаморфозами ржавоглазого. Будь на ее месте вечно голодная замарашка, она бы давно визжала во всю глотку или вообще обделалась, а может и то, и другое одновременно, но то забавное созданьице, жалкий сорнячок в славной поросли наконец-то выпололи с корнем, а на ее место воткнули нечто совершенно иное, демонстрирующее невозможные темпы психофизиологического развития.
— Если убить чудовище, сам станешь чудовищем… Если убить чудовище, сам станешь чудовищем… Если убить чудовище, сам станешь чудовищем…
Неимоверными усилиями Теттигонии удалось затащить ржавоглазого в лифт. Сил забросить туда столь ценимую им железку на перевязи у нее не осталось. Да что там сил! Их не наскрести даже на то, чтобы подвинуть ногу, в пятку которой впился вреднючий выступ. Жутко тошнило от тряски. Едкая горечь крепко обосновалась во рту, но сплюнуть тоже было невмоготу. Единственное, ее хватило лишь разлепить губы, позволяя густой слизи стекать по подбородку.
Ржавоглазый лежал так, как его положила Теттигония — охапкой неряшливо свернутого грязного тряпья, продолжая бесконечное причитание:
— Если убить чудовище, сам станешь чудовищем… Если убить чудовище, сам станешь чудовищем… Если убить чудовище, сам станешь чудовищем…
