Сборник - Фантастика 1972
Спросим его только о двух вещах. Вот они, эти вопросы.
Первое. Мы знаем, мистер Уэллс, что вы родились в очень простой семье. Ваш подход к миру науки и искусства не определялся какого-либо рода семейными традициями. Вы не знали в этом смысле влияний, которые оставляют в душе человека такие ранние следы, что кажутся органичными. “Взрослый” культурный мир предстал перед вами, когда вы были уже в достаточно зрелом возрасте. Ощутили ли вы какиелибо противоречия между этими двумя видами человеческой деятельности?
И второе. Вы получили естественнонаучное образование и всю жизнь оставались преданны интересам науки. Как случилось, что наука прямо подтолкнула вас к писательству, а занятия писательским ремеслом не увели от науки?
Мы понимаем, конечно, что вопросы эти очень связаны между собой, но в интересах последовательности изложения просим ответить на них по порядку. И не надо начинать с выводов. Расскажите сначала просто, как все было.
Итак, ВОПРОС ПЕРВЫЙ
– Я прошу вас помнить, что я способен рассказать только о том, как обстояло дело со мной, со мной как таковым, - иными словами, с человеком, обладающим определенным складом ума и психики. И я считаю очень важным заявить об этом сразу же - ведь меня немало и очень несправедливо обвиняли в том, что я будто бы не интересуюсь самым индивидуальным в человеке, пытаюсь изобразить человека “усредненного”. Это абсолютно неверно.
Еще в двадцатипятилетнем возрасте я написал статью “Новое открытие единичного”, где доказывал, что реальность бесконечно многообразна. Статистика необходима, но она относится только к области больших чисел, и, произнося слова “тысяча человек”, мы должны помнить, что речь идет о тысяче разных людей, очень индивидуальных, один на другого не похожих. Открытие для себя литературы, искусства, науки - это в последнее время, и чем дальше, тем больше, открытие окружающего мира. Он появляется перед нами в значительной мере в опосредствованных формах. В этом видели одно из дурных влияний времени - человек оказывается отрезан от природы, он теряет непосредственность… Возможно. В разные периоды своей жизни я думал об этом немного по-разному и не хотел бы ввязываться сейчас в этот спор. Но не забудьте - приобщаясь к миру через науку и искусство, человек приобщается заодно к человечеству, начинает ощущать себя частью этой великой общности. И, что тоже, по-моему, очень важно, он приобщается к человечеству, понятому в его истории, ибо ни литература, ни наука не существуют вне истории. Вы представляете себе, как трудно дается приобщение чего-то столь ограниченного во времени - человека - к чему-то почти бесконечному - человечеству? И уже поэтому такое приобщение происходит у каждого по-разному. У одних более, у других менее полно, у одних прежде всего за счет интереса к искусству, У других за счет интереса к науке. Но мне все же казалось, что одно неизбежно влечет за собой другое, нельзя ограничиться лишь половиной мира, надо стремиться охватить его весь! Вернее сказать, надо оставаться последовательным. Я только что упомянул свою статью 1891 года “Новое открытие единичного”. Размышляя над проблемами, поставленными в этой статье, я, конечно же, очень приблизился к писательству.
Я с тех пор больше стремился оценить отдельную индивидуальность. Но знаете ли вы, что именно наука заставила меня принять такой взгляд на вещи? Я в те годы особенно много занимался теорией Дарвина, Дарвин же доказал, что именно благодаря индивидуальным различиям между животными происходит развитие гада.
“Здравый смысл” XVIII века видел в отклонениях лишь “ошибку природы”. Великое открытие Дарвина вернуло индивиду его законное место. И еще один аргумент мне хотелось бы привести в защиту своего убеждения, что человек должен воспринимать и мир литературы и мир науки. Человек - существо многофункциональное.
В этом одна из его особенностей, в этом, как правильно заметил мой друг Бернард Шоу, выступая после представления пьесы Карела Чапека “RUR”, его основное отличие от робота. О том, что многофункциональность помогает человеку оставаться человеком, я, впрочем, писал еще до Шоу.
Прочтите с этой точки зрения мою “Машину времени”. Не потому ли погибло, распалось на две породы полулюдей человечество, что одна его часть жила лишь духовными, а другая - лишь материальными интересами, сосредоточилась в мире техники?
Конечно, путь к овладению миром науки и искусства у каждого свой. Мне по складу моего мышления надо было сначала представить себе мир в самых общих чертах, в основных его закономерностях, и только потом я сумел заинтересоваться конкретными проявлениями жизни. Другие, вероятно, должны идти от частного к общему. Но понять как следует мир, остановившись на полпути, ограничив себя только литературой или только наукой, по-моему, невозможно.
– Спасибо.
– Не стоит. Тем более что я не намерен больше работать за автора. Пусть пишет сам. Тогда у него, кстати, не будет искушения выдавать свои мысли за мои. Что ж, придется писать самому…
Конечно, Уэллс, как уже говорилось, не мог много почерпнуть в своей семье. Но это значит лишь, что чужие влияния он воспринял позже, чем ребенок, принадлежащий к более культурному кругу. В целом же без чужих влияний не обошлось. И к своему представлению о необходимости. видеть мир и глазами ученого и глазами писателя Уэллс пришел не сам. Это было общее убеждение среды, к которой он приобщился, поступив на педагогический факультет Лондонского университета. Традиция эта шла от Дарвина.
Широко известны строки из автобиографии Дарвина, где он сетует, что уже много лет не может заставить себя прочитать ни одной стихотворной строки, потерял вкус к живописи и музыке. Но это было следствием колоссального перенапряжения - природа мстила Дарвину за раскрытие одной из своих величайших тайн - и воспринималось им самим как огромная потеря. До этого все было иначе. Дарвин не только писал о законах природы. Он наслаждался ею. Она открывалась ему, как открывается только поэтам.
Он умел ценить ее красоту и красоту подлинного искусства.
К. Тимирязев в статье “Кембридж и Дарвин”, где он рассказывает о своей поездке на празднование пятидесятилетия со дня выхода в свет “Происхождения видов” (1909 г.), приводит интересные отрывки из речи сына Дарвина Вильяма: “…его воображение находило себе пищу в красоте ландшафта, цветов или вообще растений, в музыке, да еще в романах… Я думаю, что без этого не было бы некоторых страниц “Происхождения видов” или того известного письма к моей матери из Мурпарка, в котором, описывая, как, задремав в лесу и внезапно разбуженный пением птиц и прыгавшими над его головой белками, он был так всецело поглощен красотою окружавшей картины, что ему в первый раз в жизни, казалось, не было никакого дела до того, как создавались все эти птицы и зверушки. Всего этого не мог бы написать человек, не обладавший глубоким чувством красоты и поэзии в природе и жизни”.
