Встреча с хичи. Анналы хичи - Пол Фредерик

Он неохотно сказал:

– Не думаю, чтобы в данный момент это было абсолютно необходимо. Ну ладно. Не могу ничего особенного сказать о сцене, на которую вы сейчас смотрите, кроме некоторых моментов, которые вам и самому, по-видимому, очевидны. Например, этот фейерверк, на который вы смотрите, действительно содержит в себе все. Атомы и частицы, из которых в данный момент состоите вы, и я, и «Истинная любовь», и Сторожевое Колесо, и Земля, и Солнце, и планета Юпитер, и Магеллановы Облака, и все галактики в скоплении Девы, и…

– И все остальное, хорошо, – сказал я, чтобы остановить его. – Я понял. Это нечто огромное.

– Ах, – удовлетворенно сказал он, – но видите ли, вы не поняли. Оно не большое. Я позволил себе некоторые вольности, видите ли. Чуть преувеличил, потому что Биг Бэнг на самом деле был не такой уж большой. Насколько велик, по-вашему, этот огненный шар?

– Не могу сказать. Может, тысячу световых лет.

Он покачал головой и задумчиво сказал:

– Не думаю. Меньше. Может, у бэнга вообще нет размера, потому что пространство изобретено еще совсем недавно. Нет, он определенно маленький. Но содержит в себе все. Понятно?

Я только взглянул на него, и он сразу смягчился.

– Я знаю, вам очень трудно, Робин, но я хочу быть уверен, что вы поняли. Теперь относительно бэнга. Никакого «звука», конечно, не было. Не существовало среды для распространения звука. Кстати, не было для этого и места. Более важно то, что Большой Бэнг не походил на взрывы, которые начинаются от фейерверка и распространяются, потому что газы расширяются в воздухе, потому что…

– Потому что тут нет никакого воздуха, верно? Или даже пространства.

– Очень хорошо, Робин! Но есть и еще одно отличие этого бэнга от всех остальных бэнгов. Он не расширяется, как воздушный шарик или как химический или ядерный взрыв. Это нечто совершенно другое. Вы видели японские бумажные кораблики, когда их опускают в аквариум? Пропитываясь водой, они расширяются. Больше похоже на это. Но то, что пропитывало этот первоначальный – назовите как угодно – атом, совсем не вода. А пространство. Вселенная не взорвалась. Она раздулась. Очень быстро и очень далеко. И продолжает делать это.

Я сказал:

– О!

Альберт некоторое время выжидательно смотрел на меня. Потом вздохнул, и взрыв продолжил взрываться.

Он окружил нас. Я думал, он поглотит нас. Нет. Но мы погрузились в море ослепительного света. И из него послышался голос Альберта.

– Я собираюсь передвинуть нас на несколько световых лет, – сказал он. – Не знаю насколько, просто хочу, чтобы мы посмотрели с некоторого удаления. – Большой огненный шар сократился и полетел от нас, пока не стал размером с полную Луну.

– Теперь вселенная уже состарилась, – сказал Альберт. – Ей примерно сотая доля секунды. Она горяча. Температура примерно десять в одиннадцатой степени градусов Кельвина. И она плотна. Я не имею в виду просто плотность материи. Материи еще нет. Вселенная слишком плотна для нее. Вселенная представляет собой массу электронов, позитронов, нейтрино и фотонов. Плотность ее примерно в четыре на десять в девятой степени раз плотнее воды. Вы знаете, что это означает?

– Мне кажется, я понимаю, как плотна плотность, но как горяча температура?

Альберт задумчиво сказал:

– Невозможно объяснить, потому что ничто не может быть таким горячим. Не с чем сравнивать. Мне придется воспользоваться одним из тех терминов, которые вы ненавидите. Вся вселенная находится в «термическом равновесии».

– Ну, Альберт… – начал я.

– Нет, выслушайте меня! – рявкнул он. – Это просто означает, что все частицы взаимодействуют и меняются. Представьте себе миллиарды триллионов выключателей, которые случайно срабатывают. В любой момент сколько их включается, примерно столько же и выключается, так что сохраняется общая сумма; это и есть равновесие. Конечно, там никаких выключателей нет. Электроны и позитроны взаимно аннигилируются, производя нейтрино и фотоны, и наоборот; но в одно и то же время количество разных событий уравновешивается. В результате равновесие. Хотя внутри этого равновесного состояния все мечется как сумасшедшее.

Я сказал:

– Вероятно, так и есть, Альберт, но тебе понадобилось дьявольски много времени, чтобы добраться до сотой доли секунды. А ведь нам предстоят восемнадцать миллиардов лет.

– О, – ответил он, – теперь мы двинемся гораздо быстрее. Не нужно выскакивать вперед, Робин. Идем дальше. – И отдаленный огненный шар расширился. – Десятая секунды – теперь температура упала до трех на десять в десятой градусов Кельвина. Одна секунда – она упала еще втрое. Теперь – позвольте на мгновение задержаться. Прошло четырнадцать секунд после Большого взрыва. Вселенная еще втрое похолодела; теперь ее температура всего три на десять в девятой степени градусов Кельвина. Это означает, что равновесие начинает нарушаться, потому что электроны и позитроны аннигилируются быстрее, чем производят противоположную реакцию. Мы остановились в этом пункте, Робин, потому что тут находится ответ на ваш вопрос.

– Ну, – как можно тактичнее сказал я, – если тебе не все равно, почему было сразу не дать мне ответ и не смотреть все это шоу?

– Потому что мне не все равно, – сердито ответил он, – а вы не понимаете. Но мы пойдем еще быстрее. Теперь мы в нескольких минутах от бэнга. Температура уменьшилась еще втрое: она всего десять в девятой степени Кельвина. Становится так холодно, что возникают протоны и нейтроны. Они даже начинают объединяться в ядра водорода и гелия. Настоящая материя – и почти материя! Это пока только ядра, а не атомы. И вся эта так называемая материя сосредоточивает в себе лишь ничтожную долю массы вселенной. А все остальное – свет и нейтрино. Есть немного электронов, но вряд ли существуют позитроны.

– Как это? – удивленно спросил я. – А куда девались позитроны?

– С самого начала электронов было больше, чем позитронов. Так что когда они взаимно аннигилировались, остались лишние электроны.

– Почему?

– Ах, Робин, – серьезно ответил он, – это лучший из всех вопросов. Я дам вам ответ, который вы, вероятно, не поймете. Поскольку электроны и позитроны, как и все другие частицы, всего лишь колебания замкнутых струн, то число этих частиц в основном случайно. Вы хотите углубиться в теорию суперструн? Не думаю. Просто помните слово «случайно», и пойдемте дальше.

– Минутку, Альберт, – сказал я. – Где мы сейчас?

– Примерно через двести секунд после Биг Бэнга.

– Гм, – сказал я. – Альберт. У нас впереди по-прежнему миллиарды и миллиарды лет…

– Больше, Робин. Гораздо больше.

– Замечательно. И если нам потребовалось столько времени на несколько минут, значит…

– Робин, – сказал Альберт, – вы можете отказаться в любую минуту, но тогда как я смогу ответить на вопросы, которые вы, конечно, будете продолжать задавать? Можем сделать небольшой перерыв, чтобы вы все это усвоили. Или, еще лучше, я могу ускорить движение.

– Да, – ответил я, без всякого удовольствия глядя на сверкающий шар, в котором все.

Я не хотел перерыва. Я хотел, чтобы все кончилось.

Признаю, что Альберт всегда знает, что хорошо для меня. Чего он не понимает, так это что «хорошо» – абстрактная концепция, и часто хорошо для меня то, чего я совсем не хочу. Я уже почти пожалел, что занялся всем этим делом, потому что мне оно не доставляло удовольствия.

Поэтому я хорошо знал, какая из трех альтернатив Альберта мне нужнее всего. Я предпочел бы первый выход, потому что вся эта жара и давление меня уже утомили, а больше всего надоело сидеть неизвестно где в пустоте. Второй выход – сделать перерыв и, может быть, немного расслабиться с Эсси.

Так что я выбрал третий.

– Давай побыстрее, Альберт.

– Конечно, Робин. Идем дальше.

Шар угрожающе раздулся. Он по-прежнему представлял собой просто шар. Никаких звезд или планет, даже никаких комков в этом пудинге. Просто масса нерассортированного вещества, очень яркого. Впрочем, теперь она казалась несколько менее яркой, чем раньше.