Майкл Муркок - Багряная игра. Сборник англо-американской фантастики
Когда плачущий череп отплыл в сторону, волоча за собой последние струйки дождя, я нехотя взял с заднего сиденья свой старый летный шлем и стал обходить машины. Две тронулись раньше, чем я подошел. Какого, собственно, черта отставному, вполне обеспеченному офицеру ВВС понадобилось так зарабатывать эти доллары?..
Ван Эйк догнал меня и забрал из рук шлем: — Не сейчас, майор. Гляньте, кто к нам едет, — конец света, а?
Я оглянулся и увидел белый «Роллс-Ройс» и шофера в кремовой ливрее с галунами. Молодая женщина в изящном деловом костюме наклонилась к переговорному окошку — должно быть, давала ему указания. За ней в полумраке салона мерцало драгоценностями лицо снежноволосой дамы, загадочное, как образ мадонны в темном приморском гроте.
Планер Ван Эйка рванулся в небо, словно боялся упустить облако. Я прищурился, отыскивая в высоте Нолана. Его не было видно, а Ван Эйк уже вырезал из белой массы лицо кукольной Моны Лизы (столь же неприятно похожее на настоящую, как гипсовые статуэтки Святой Девы — на Богоматерь).
Нолан налетел на эту мыльную Джоконду, как уличный мальчишка. Вывернувшись из-за облака за спиной Ван Эйка, он проскочил его творение насквозь, срезав крылом пухлую щеку. Потревоженное облако стало разваливаться, нос и губы отплыли от лба, пенные клочья потянулись в стороны…
Ван Эйк развернулся так резко, что планеры чуть не сцепились крыльями, — и выпустил в Нолана заряд из йодидного пистолета. Раздался треск, в воздухе замелькали черные тени. Ван Эйк вывалился из облака — его посадка больше походила на падение.
— Шарль! — рявкнул я. — Какого черта ты тут разыгрываешь фон Рихтгофена? Оставьте, Бога ради, друг друга в покое!
— Скажи это Нолану, майор, — отмахнулся Ван Эйк. — Я за его воздушное пиратство не отвечаю. — Приподнявшись в кабине, Шарль холодно озирал клочья обшивки на бортах.
Я повернулся и пошел к машине, решив про себя, что команду скульпторов с Коралла D пора разгонять. Секретарша в белом «Роллс-Ройсе» открыла дверцу и поманила меня рукой. Ее госпожа сидела неподвижно, не отводя от облачной статуи своих обрамленных бриллиантами глаз. Только пряди белых волос, свернувшихся на ее плече, чуть шевелились, подобно гнезду песчаных змей.
Я протянул молодой женщине свой летный шлем. Она глянула удивленно:
— Я не хочу летать — зачем это?
— На упокой души Микеланджело, Эда Кейнгольца и облачных скульпторов с Коралла D.
— О господи! Может быть, у шофера есть наличные… Скажите, вы выступаете еще где-нибудь?
— Выступаем? — Я перевел взгляд с этой милой юной особы на бледную химеру, чьи окруженные драгоценными камнями глаза не отрывались от обезглавленной Моны Лизы. — Мы не профессиональная труппа, как вы, вероятно, заметили. Ну и во всяком случае нам нужны походящие облака. Где именно вы хотите?..
— В Западной Лагуне. — Она достала блокнотик, переплетенный в змеиную кожу. — У мисс Шанель будет серия садовых праздников. Она интересуется, не хотите ли вы выступить — за хорошую плату, разумеется.
— Шанель? Леонора Шанель?
Лицо секретарши стало непроницаемым. (Зачем она закручивает волосы в этот старомодный узелок? — подумал я. — Словно хочет за ним спрятаться от мужских глаз.)
— Мисс Шанель проводит лето в Западной Лагуне. Кстати, я должна подчеркнуть: мисс Шанель желает конфиденциальности. Вы поняли?
Я помолчал. Нолану надоело наконец летать в одиночку — он опустился с видом оскорбленного Сирано. Ван Эйк тащил свой побитый планер к машине. Малыш Мануэль вперевалку собирал наше имущество. В угасающем свете дня мы действительно смахивали на бродячих циркачей.
— Пойдет, — решил я. — Все ясно. Только как насчет облаков, мисс?..
— Лэфферти, Беатриса Лэфферти. Мисс Шанель обеспечит облака.
Я обошел машины и поделил деньги между Ноланом, Ван Эйком и Мануэлем. Они молча стояли в быстро сгущающихся сумерках, сжимая по нескольку мелких банкнот.
Затянутой в перчатку рукой Леонора неторопливо открыла дверцу и вышла в пустыню. Она скользила меж дюн — беловолосый призрак в плаще из индийских кобр, — и песчаные облачка вздымались вокруг нее, потревоженные дерзкими шагами. Леонора не смотрела на сухие колючки, выраставшие у ее ног: глаза ее все еще были прикованы к тающим в воздухе видениям — облачному коню и детскому черепу, расплывшемуся на полнеба.
В тот раз я так и не понял, что же представляет собой Леонора Шанель. Дочь одного из ведущих финансистов мира, она наследовала и ему и своему супругу — монакскому графу Луи Шанелю. Загадочные обстоятельства его смерти (официально признанной самоубийством) сделали Леонору предметом множества газетных сплетен. Скрываясь от журналистов, она разъезжала по всему свету, ненадолго задерживаясь в своих многочисленных имениях — тенистая вилла в Танжере сменялась альпийским домиком в снегах над Понтрезино, Палм-Спрингс — Севильей и Микенами…
В этом добровольном изгнании она была почти недосягаема для газетчиков. Лишь изредка в журналах попадались ее фотографии: мисс Шанель с герцогиней Аль-ба посещают католический приют в Испании, мисс Шанель с Сорейей принимают солнечные ванны на вилле Дали в Порт-Льегате, мисс Шанель блистает в самом избранном обществе на фоне блистающих волн Коста-Браво… И снова она скрывалась из виду.
Но это изысканное затворничество не могло придать ей ореола светской Гарбо, потому что за ней все годы тянулась тень подозрения. Смерть ее мужа казалась необъяснимой. Граф был занят собой, пилотированием собственного самолета, посещением археологических раскопок на Пелопоннесе; его любовница, молодая красавица-ливанка, считалась одной из лучших в мире исполнительниц Баха. Зачем было этому спокойному и добродушному эгоисту кончать с собой — так и оставалось загадкой. Единственное многообещающее свидетельство — не законченный графом поясной портрет Леоноры — по странной случайности погибло перед самым процессом. Возможно, портрет передавал такие черты характера модели, в которые она предпочитала не вдумываться…
Неделю спустя, накануне назначенного праздника, я подъезжал к владениям Леоноры. Я уже понимал, почему ее капризный выбор пал на это занесенное песками местечко в Западной Лагуне с его летаргией, знойным томлением и зыбкой перспективой. Поющие статуи на пляже совсем одичали, их пение срывалось на визг, когда я проносился мимо них по пустынной дороге. Поверхность озера казалась гигантским радужным зеркалом, отражающим багрец и киноварь береговых дюн. Три планера, бесшумно летевшие надо мной, бросали на нее тени цвета пурпура и цикламена.
