Андрей Чертков - Время учеников. Выпуск 2
С этаким поспишь! Если подобный темп продержится еще пару дней…
Комиссар не успел додумать, что случится через пару дней. Входная дверь хлопнула, и ровно три секунды спустя в его кабинете уже стоял, а еще через секунду — сидел и раскрывал блокнот крепенький полноватый человечек с располагающим к доверию румяным лицом. С такой фотографией лучше всего продавать сладкие булочки — вразнос. Или, скажем, вести телепередачу «Детское время». А очки-то — ну просто добрый дядюшка из провинции — мамин старший брат. Сейчас конфетку из кармана достанет.
Однако комиссар слишком хорошо знал, насколько обманчиво такое впечатление. Нет, не будет конфетки. Ибо за несерьезными круглыми очками, на круглом краснощеком лице он видел главное — цепкие, всевидящие, беспощадно-стальные глаза. Глаза Клеща. И лучшее, чего может пожелать человек, встретивший взгляд этих глаз — это не оказаться в числе врагов их обладателя. Тут уж не до конфеток. А просто только успевай исполнять, и наградой тебе будет его отъезд. Пусть другие дрожат, а мы, хвала Мировому Свету, отстрелялись. Ну, или почти отстрелялись. Что ему там еще вздумалось, массаракш — опять с блокнотом!
Генеральный инспектор Годи осклабился, и комиссар не выдержал — в который раз опустил глаза, опять почувствовал себя маленьким и виноватым. Массаракш, вот ведь наваждение, и что в этом молокососе такого?..
— Итак, комиссар Данти, на сегодня у нас остались еще три квадрата. Через пару минут здесь будут бригады Зайды и Килагу, плюс моя пятерка — мы только что закончили в южном секторе, они сдадут «материал» и — сразу сюда. Наручники еще остались? Хорошо, распорядитесь выдать. Хватит половинной нормы. Главное гнездо, как я и полагал, мы накрыли. Так что остальные сектора — для очистки совести. И, если ничего непредвиденного, завтра освобождаю вас от своей опеки. Вы что-то хотели спросить? — Генеральный инспектор откинулся на спинку стула и позволил себе нечто человеческое: снял очки и, прикрыв глаза, двумя пальцами потер переносицу. Впрочем, на этом сходство с существом из плоти и крови закончилось: никаких следов усталости ни в глазах, ни в движениях инспектора не наблюдалось. Наоборот: вот поспал человек — хорошенько так, часиков с десяток, — потом душ, кофе и — сюда.
Да нет, не человек, человек так не может… Массаракш, неужели же все? Завтра — все?
— Ну-с, комиссар, извольте, я слушаю ваш вопрос.
— Нет, собственно, все ясно. Значит, завтра люди могут отдохнуть?
— Гм, отдохнуть. Этого я не говорил. Впрочем, решать вам. Люди, как вы изволили выразиться, переходят снова в ваше распоряжение. И если вы полагаете, что у вас все столь спокойно… — Генеральный инспектор приподнял мягкие бровки и опять заглянул собеседнику в душу. И комиссар Данти в очередной раз смутился.
— Нет, я не это хотел… Конечно, мы не собираемся… — Он поймал себя на том, что суетится. Еще минута, и он покраснеет и примется оправдываться. В чем, массаракш-и-массаракш?! Ни за эти сумасшедшие дни, ни за все годы — никогда он не давал повода, чтобы… Да что он со мной, в самом деле, как с курсантом?
Однако, как ни пытался комиссар Данти вызвать в себе столь привычную злость — рабочую, холодную злость, которая так помогала в трудные минуты, — на этот раз не получалось. Да и с чего злиться? Странный этот человечек вел себя вполне корректно, никогда ни на кого и голоса не повысил. А что все от одного его взгляда начинают метаться — что ж, видно, на этой службе именно такой и нужен…
Генеральный инспектор между тем с явным интересом изучал мимику собеседника. Он даже слегка улыбался. Такое комиссар Данти видел впервые — именно улыбка, а не этот его жутковатый кукольный оскал.
— Ладно-ладно, комиссар, извините. Дальнейшее и в самом деле меня не касается. Правда — не надо обижаться. Не думайте, будто я не знаю, что обо мне тут говорят. Что поделаешь — амплуа. Вы ж видите масштабы. Как еще все это заставить шевелиться — вам ли не знать своих людей. И смею вас заверить, ваше отделение — далеко не худшее.
— Спасибо на добром слове, шеф, — пытаясь попасть в тон, выдавил Данти. — Рады стараться на благо отечества.
— Я не шучу. Видели бы вы, что делается в настоящей глубинке. Да и результаты у нас здесь явно лучше средних. Вот, извольте, — он заглянул в блокнот. — Так, за девять суток — сто семнадцать человек. Ну, вы знаете: киднэппинг, растлители, нарко, потом эта жирная свинья с порностудией, плюс — одиночки. Будем думать, что подчистую. Дальше уж вы сами. Так сказать, берегите детей — наше богатство. Впрочем, вы ведь в курсе — результат побочный. Главного-то так и нет — ни у вас, ни…
Генеральный инспектор замолчал и вдруг на секунду раскрылся, приподнял забрало. И комиссар не то что увидел, а шестым чувством старого сыскного волка взял в стальном неустанном автомате-Клеще совсем другое. Там, за доспехами, был живой человек. Да, умный — умнее многих и многих. Сильный — почти как никто. И умеющий делать три дела одновременно. Наделенный невероятной работоспособностью и быстротой. И все же — растерянный. И вся его бешеная активность в последние месяцы — результат именно этой растерянности…
Ибо того, что он искал, не было. Не было вовсе — ни следа, ни зацепки. И чем дольше он искал, тем яснее понимал, что задача эта — впервые, может быть, за все годы службы — ему не по зубам. И не потому, что он слаб — о, он в такой форме, как никогда. И не потому, что ему мешали — напротив, все эти астрономические попытки подкупа и изощренные покушения только помогали ему идти вперед. И не из-за недостатка людей — таких сил в его распоряжении не было еще никогда. Просто задача не решалась вообще. Здесь вообще.
И чем ближе он подходил к этому пониманию, тем яростнее гнал и гнал людей — а с ними и себя — на новые операции, на чистку и облавы. За эти четыре месяца треть страны была освобождена от всех видов преступности, имеющих хоть какое-то отношение к детям. В том числе — от преступности детской.
На него работали суды, тюрьмы и специальные интернаты. На него писались сотни жалоб и рапортов. В него стреляли — два десятка раз — и дважды почти попали. Сумма, изъятая только у его личных взяткодателей и только наличными, превышала годовой бюджет Департаментов Образования и Здоровья вместе взятых. Все это было не просто хорошо, это было отлично, это потрясало и вдохновляло. Он стал героем газет и телевидения — заочно, ибо вот уж кого-кого, а прессу он никогда не жаловал. Его боялись, уважали и ненавидели коллеги. Его деятельность находилась под постоянным наблюдением пяти различных Департаментов и самой Четверки — в полном составе. Еще бы — впервые за годы, прошедшие с Великого Пробуждения, в борьбе с преступностью было сделано что-то настоящее, видимое простым глазом, не из рапортов и сводок. В больших городах люди начали отпускать детей на улицу после наступления темноты! В столице ни один подросток не мог купить не то что травку или стекло, но и просто сигареты — ни за какие деньги и нигде. Страх был сильнее жажды наживы. И это боялись его!
