Джоан Виндж - Водопад грез
— Боже мой, — выдохнул я, и мы замолчали. Смех Джеби и писк таку эхом доносились из соседней комнаты. Наконец я сказал:
— Мийа? — Она подняла голову. — Почему ты не ненавидишь человечество?
Она долго смотрела на меня, наклонив голову набок.
«А ты?» — ответила она.
Шли дни. Джеби ходил, и смеялся, и пел для таку, которые следовали за ним повсюду, как чувствительные заводные игрушки. Его речь и его мысли с каждым днем становились все чище и сложнее. Одна его улыбка заслоняла от нашего взора тень смерти и освещала наше существование.
Каждое утро я просыпался в удивлении, что мы прожили еще один день. Лежа рядом с Мийей и Джеби, делясь с ними теплом своего тела, я знал, что мы семья. И я знал, что больше ничего не хочу от жизни, только, чтобы Тау никогда не нашел нас.
Но я знал, что орбитальные спутники Службы безопасности Тау ищут нас, настроенные на вычисление таких аномалий, как три источника тепла в заброшенном монастыре, со смешением генетических кодов человека и гидрана. Они рано или поздно найдут нас. Мийа тоже знала это. Знала, что каждое мгновение, украденное нами у судьбы, является еще одной победой для нас и для потерянного маленького мальчика, у кого, возможно, никогда не будет больше и дня такой свободы. Но что бы ни случилось, когда-нибудь наше время пребывания здесь истечет.
Мийа каждые несколько дней совершала путешествие во Фриктаун, чтобы запастись продовольствием, другими необходимыми вещами и свежими новостями. День за днем не было ни малейшего признака того, что наше послание достигло Испланески, что оно вообще вышло за пределы этого мира. Наох и патриоты скрывались, и Мийа не могла долго находиться в городе, чтобы узнать, где они.
Тау прибавляла новые запреты к санкциям против гидранов с каждым днем, оставившим его требования не выполненными. Даже Тау не могла стереть Фриктаун с лица планеты карательным ударом, зато она могла прекратить все поставки городу, пока гидраны не вымрут. Мы сейчас никак не могли остановить это, изменить, даже если бы мы отдались в их руки. Наох предвидела это. Она оставила нам песочные часы, наполненные днями, и шанс жить, пока не убегут последние дни-песчинки.
Мы с Мийей ели и спали, и бродили по лабиринту коридоров монастыря с Джеби, следующим за нами по пятам, сопровождаемым летающим цирком таку. Мийа рассказала мне все, что знала об истории нашего народа в перерывах между играми, которые мы устраивали, чтобы Джеби лучше контролировал свой мозг и тело. Временами Мийа поднимала глаза с таким выражением на лице, которое говорило мне, что я погрузился в детскую игру глубже, чем Джеби.
Когда нам казалось тесно в стенах монастыря, Мийа телепортировала нас во внутренние земли Отчизны. Я думал, что там уже ничего нет с тех пор, как облачные киты оставили рифы и унесли с собой дожди. Но останки прошлого лежали повсюду. Она показала нам больше десятка городов, где лежали, преданные ветру, изъеденные временем вещи, напоминавшие о цивилизации гидранов.
Некоторые из вещей, которые встречались нам, были полны тайны для глаза и для мозга — вещи, чьего назначения не знала даже Мийа: башенки, поднимающиеся ступень за ступенью к небесам, как паломники, дюжины будок, по форме напоминавшие муравейник из неизвестного материала, каждая в метр высотой, расставленные клином посреди пустого места. Некоторые из построек земляне никогда не узнали бы — остатки башен, домов, которые могут быть исследованы в научных центрах только на базе той давно забытой технологии, с помощью которой и были построены эти здания. Теперь они стали просто руинами, забитыми шелухой разбитых старых вещей.
Временами, пока спали Мийа и Джеби, я сидел один в пыльных комнатах монастыря, разбирая вещи, найденные нами. Я мечтал передать их экспедиции, чтобы их можно было изучить в хорошо оборудованной лаборатории Тау. И затем я снова вспоминал, что это невозможно. Я больше никогда не увижу никого из команды, никогда не увижу Хэньена, единственного гидрана из тех, кого я знаю, который мог бы хоть что-нибудь рассказать мне о том, как действовала техника общины.
Но больше того, что мы приносили с собой, меня преследовала одна идея. Она пришла ко мне, когда я стоял в разрушенном здании в центре мертвого города. Может быть, то место было правительственным центром, как Зал совета во Фриктауне. С таким же успехом оно могло быть чем-нибудь более легкомысленным или же чем-то более эксцентричным. А теперь это здание напоминало скелет, пустую клетку для бог знает чего. Органичные формы арок тянулись вверх, вздымались к небу, пренебрегая гравитацией, — дом ан лирр — со шпилями, завершающимися чем-то сверкающим, как золото на солнце. Здание было пустым сейчас, чем бы оно ни было ранее. Узоры света проникали сквозь незаметные глазу окна, расписывая пол, даря ему третье измерение. Арки были почти круговыми, бриллиантовые шпили были чуть овальной формы. Полотно изумительных узоров простиралось вверх на три этажа.
Повсюду открывались ошеломляющие виды неба, словно было задумано так, чтобы каждый, кто входил сюда, часто глядел вверх и вспоминал. Куда бы я ни взглянул, небо везде было совершенно чистым и синим, как стены монастыря. Не видно было ни единого облачка. Когда ан лирр покинули Отчизну, они забрали с собой кровь этой земли, так же как их уход опустошил души людей.
Стоя, вглядываясь вверх, в это синее совершенство, во вселенную за ним, я думал о тех гидранах, которые покинули Убежище и облачных китов, устремившись к звездам, чтобы распространять дар и общину на расстояния в световые года. Я думал, есть ли какая-то связь между потерей контакта с ан лирр — потерей чего-то, настолько необходимого для их духовного самосознания, — и их отказом от бытия межзвездной цивилизацией…
«Мийа, — позвал я, и она обернулась, чтобы взглянуть на меня через мерцающую арку. — А если ан лирр вернутся в Отчизну?»
Она долго глядела на меня, я чувствовал, как она прокручивает этот вопрос снова и снова в своем мозгу, не находя ответа. Наконец она тряхнула головой и мысленно подозвала Джеби.
— Пора идти, — сказала она, и это было все, что она произнесла, перед тем как перенести нас обратно.
Мы занимались любовью, где только могли, зная, что для нас теперь не могло быть секретов и скрытых желаний, хотя часть меня постоянно была на страже, ограждая Мийю от моего прошлого — от темных вожделений, от черных страхов и ядовитых воспоминаний, спрятанных, подобно несущим смерть аномалиям в рифах мыслей нашего слияния. Потому что временами в жаре любви она кричала от боли, а не от удовольствия — от моей боли, когда мое наслаждение переливалось через невидимую глазу границу в страну ночи, где извращенность безымянного незнакомца ранила ее незащищенное сердце, словно шрапнелью.
