Евгений Лукин - Сокрушитель
— Нет, одного хватит, — сказал он, искренне надеясь, что это Телескопово словцо Лика слышит впервые. — Ломограф свой повесь на место, а сам давай поухаживай за гостьей. Графинчик — в баре, колпачки и закуска — тоже…
Лика ошеломленно следила за тем, как польщенный высоким доверием Телескоп скачет к простынке, за которой, надо полагать, скрывалась ниша, именуемая баром. Вот он появился оттуда с подно-сиком, на котором действительно стояло что-то вроде графина, наполненное на две трети рубиновой жидкостью, пара колпачков и несколько капсул — лимонных и пурпурных. Осторожно переставляя кривые опушенные серебристым мехом ножки с розовыми пролысинками на коленях, лупоглазый мажордом опустил подносик на стол и отпрыгнул, гордый собою.
— Зать! — немедленно потребовал он.
— Конечно, — сказал Василий. — Заслужил. Держи…
Лика перевела широко распахнутые глаза с пушистого слуги на осанистого хозяина. Зрачки ее дышали.
— Так вот вы их зачем… — с огромным уважением выговорила она. — А наши-то дураки смеялись… — Лика тряхнула волосами. — И какое, главное, облегчение в хозяйстве…
— Да я над этим поначалу даже и не думал, — признался Василий. — Просто, гляжу, симпатичные зверушки…
И он протянул мощную свою пятерню к графинчику.
— Боже, какая прелесть! — сказала Лика, глядя теперь на прозрачный сосудец. — Как вы это сделали?
— Да как колпачки, только чуть сложнее, — охотно объяснил Василий, разливая рубиновый напиток. — Обрезаешь световод, а шкурку чуть задираешь. Ну и смолы сразу набегает много» здоровая такая капля набухает… И как только сверху затвердела — чик ее по горлышку! А внутри-то смола — она ж еще мягкая… Ну вот, потихоньку ее оттуда и вытягиваешь вместе с сердцевиной… Получается такая вот колба. И пробка точно так же делается, только капля должна быть меньше… Ладно. За встречу!
Оба выпили. Василий протянул гостье пурпурную капсулу, но та с интересом разглядывала только что осушенный колпачок.
— Что это? — спросила она, кивнув на графинчик, но, видимо, уже имея в виду сам напиток.
— Да это-то просто… — Василий махнул рукой. — На литр водки — один черненький тюбик и половину красненького. А вы так разве не смешиваете?
— Смешиваю… Просто в другой пропорции… — Лика поставила колпачок на стол, и лицо ее снова омрачилось.
Кажется, пора было завязывать с любезностями и переходить к делу.
— Так что случилось-то, Лика? Или там случится, вы говорите…
— Я пришла посоветоваться… — сказала она. — Насчет Ромы.
Василий кивнул. Именно этого он и ожидал.
— Вы — старше, опытнее, — надломленным голосом продолжала Лика. — Я знаю, вы еще дома пытались как-то воздействовать на него, направить…
— Н-ну… в какой-то степени… — осторожно согласился Василий.
— Я в отчаянии, — сказала Лика. — Это совершенно неуправляемый человек. Вы даже представить себе не можете, сколько я вынесла за последние дни… Я знаю, с талантливыми людьми жить сложно, но не настолько же! Все мои слова для него — пустой звук. Он отбился от рук окончательно… Мне неловко в этом признаваться, но, когда я расплачивалась с Машей за обувь, не хватило трех тюбиков… Мне пришлось сломать камушек самой… Как будто в доме нет мужчины!
— Ну, это уже совсем никуда не годится… — мрачнея, проговорил Василий и вновь наполнил колпачки. Возложить обязанность виночерпия на Телескопа так и не удалось — он и графин-то соглашался тащить только в закупоренном виде. Спиртного лупоглазые на дух не переносили.
— А как начинал! Как начинал! — с тоской говорила Лика. — Все ведь были просто потрясены… И я, кстати, тоже… Ну как же! Талант! Гений! И что теперь с этим гением стало? Раньше только и слышалось: Рома, Ромка… А теперь все говорят: Вася…
— Да ладно тебе… — смущенно пробормотал Василий, как-то незаметно для самого себя переходя на «ты».
Нервно чокнулись. Лика залпом опрокинула свой колпачок, судорожно вздохнула, разрумянилась.
— Боже мой… — сказала она, горько смеясь. — Ну вот что нам с ним, с дураком, делать?
— Да пацан еще… Может, образумится… — без особой надежды в голосе проговорил Василий.
Лика молчала. Болезненная складочка обозначилась между бровями.
— По дому опять же затосковал… — добавил Василий. — Бывает… Я сам вон поначалу… Хотя… Странно! Мне казалось, он вроде в последние дни повеселел как-то…
— Повеселел? — Серые глаза Лики гневно сверкнули. — А почему — знаешь?
— Н-нет… А почему?
Лика раздула изящные ноздри и отважно наполнила колпачки.
— Представляешь?.. Приходит позавчера и хвастается. Перемкнул накрест какие-то световоды в не-заселенке…
— Зачем? — пораженно спросил Василий.
— А так! От скуки! И посыпались из надзорок одни алые тюбики… Я ему говорю; «Рома! Не надо так больше делать. Это же самое настоящее вредительство! Не дай Бог, узнают, чьи это шутки, нам же обоим бойкот объявят…» Надулся. Ничего не ответил. А на следующий день посыпались одни лиловые…
— Ах, паразит! — изумленно выдохнул Василий. — Так это, значит, его работа?
— Весь день где-то мотался, заявился только под вечер, — слегка уже задыхаясь, продолжала Лика. — Я говорю: «Все, дорогой! Кончилось мое терпение. Выбирай: или я, или эти твои проказы…» И вот с тех пор его еще не видела… Где бродит?..
— Да с Пузырьком он, в «конуре»… — чувствуя себя крайне неловко, сказал Василий. — Змеевик соображают…
— Кто? Он?
— Ну, не он, конечно, — поправился Василий. — Пузырек соображает, а Ромка — так, посмотреть пошел…
Перерубленный Телескопом световод вовсю уже сращивал концы. Свет убывал. Вновь наплывал, колыхаясь, цветной лирический полумрак.
— Слушай… А может, он просто хулиган? — безнадежно спросила Лика.
— А то кто же! — Василий недобро усмехнулся, помолчал, потом кашлянул осторожно. — Ну так мне что? Потолковать с ним или как?
— Да нет, наверное… — чуть помедлив, печально отвечала она. — Я ведь к тебе, оказывается, просто выговориться шла…
Встала, огляделась напоследок — и вдруг поникла.
— Хорошо у тебя… Пойду…
В мужественном сердце Василия какая-то мышца сократилась щемяще. Вскочил, подошел к Лике; пытаясь заглянуть в глаза, схватил за плечи.
— Ну, Лик… Уладится, ну… Что ты?
Она всхлипнула и уткнулась лицом в его широкую грудь.
Так они стояли довольно долго, пока не поняли, что этак чувству взаимопонимания недолго и перерасти в несколько иное, куда более сильное чувство. Оба уже готовы были смущенно отстраниться, как вдруг рядом истерически зачирикал Телескоп:
