Вольдемар Бааль - Источник забвения
— С Верой все в порядке! — возбужденно доложил он. — Сразу вызвали вертолет, и Веру с Боковым увезли в Долгий Лог. А часа через три уже позвонили оттуда: операция сделана, легкие не задеты. Так что, Маргарита Андреевна, можно сказать, что все завершилось благополучно. Ну, не завершилось, а завершается.
— Слава богу, — отозвалась бледная, осунувшаяся Марго. — А у нас тут такое… У нас, во-первых, Жан заболел, простудился очень, а во-вторых…
На крыльце появился Филипп, за ним — тусклый Жан.
— Тебе ведь надо лежать! Немедленно иди в постель! — вымученно потребовала Марго.
— Я не надолго, — уныло отозвался тот. — Мне легче…
— Документы, говоришь, провярять приехалши? — Филипп достал трубку. Во напужалися. А етот кто будя, другой?
— Следователь, — сказал Андромедов. — Место происшествия осматривать будет, свидетелей опрашивать.
— Ды тутака вси свидетели.
— Всех и будет опрашивать.
— Да, — сказал Филипп. — Работа…
Возле мотоцикла появились Настасья Филатовна, Лиза; потом вышел Визин. Начался какой-то разговор.
— Как неожиданно, как сложно все… — Жан поежился.
— Таково течение жизни. — Андромедов философски улыбнулся.
— А в тябя провяряли? — спросил Филипп.
— Меня они знают.
— Ага…
Милиционер вразвалку направился к ним; на одном боку болталась кобура, на другом — планшетка; лицо его озарялось невесомой усмешечкой. Это был сравнительно молодой человек, в звании старшего сержанта. Он мастерски-небрежно взял под козырек, поздоровался и представился.
— Обязан проверить у вас документы, граждане. Ввиду случившего положения. И вообще.
Марго подчеркнуто высокомерно отвернулась и неторопливо прошла в дом; Жан двинулся за ней; Филипп полез в карман своей бессменной гимнастерки.
— Порядок есь порядок.
— Значить, тоже ягодничать, батя? — с подначкой спросил милиционер, переписывая в блокнотик паспортные данные Филиппа. — Ай грибничать?
— Не, в гости к Константину Ивановичу, товарищ сяржант.
— Старший сержант.
— Прошу прощения, ня разгляделши.
— «Ня разгляделши»… А Константин Иванович ниче, между прочим, такого не говорил, что гости и подобное.
— Сярчая. Мы с им поругалши были. Я мириться прибылши.
— Давно знакомы?
— С первой мпрлястицкой, товарищ старший сяржант.
Милиционер задето прицелился в него глазами.
— Че заливаешь, батя?
— А ты в яво сам спроси. Наверное, скоро прибудя.
— И спрошу.
— Во-во. А станешь тамака по месту жительства мово выяснять, скажи, пущай старухе моей пярядадуть, как живой и здоровай, ково и им жалаю.
— Артист, — усмехнулся милиционер, возвращая паспорт. — Следующий!
— Имею полную слободу пярядвижения, — добавил Филипп.
Марго вышла, уже повязанная платочком в горошек.
— И зачем эти записи!
— Здрасте! — сказал с досадой милиционер и осекся: воспаленный взгляд Марго пронизывал насквозь. — Ну как вы не понимаете, ей бо! Тут чуть человека не убили, а они…
— Ах да, я совсем забыла, что эти формальности необходимы. Пожалуйста…
Паспорт Жана милиционер изучал особенно тщательно: там было написано и по-казахски; такой документ, без сомнения, впервые попал ему в руки.
— По-вашему, чтой, написано?
— Да.
— И вы, значить, по ягоды?
— Нет, — ответил Жан.
— А за чем?
— Так.
— Как так?
— Я обязан вам говорить о цели моего путешествия?
— Обязан, обязан, — обиженно повторил милиционер; он уже не чувствовал себя так браво и легко, как в первые минуты. — Путешествие, понимаешь… Взрослые люди… Какие-то деревенские сказочки, а они… Взбаламутили район, делать нам тут без вас нече…
— Мы никому не мешаем.
— Это вам так кажется… Ладно! — Милиционер положил блокнот в планшетку, поправил ее, козырнул. — Желаю успехов у труде и счастья у личной жизни. И поболя ягод набрать. А через час прошу собраться на месте происшествия. Можно и раньше. — И пошагал к своему мотоциклу, где следователь беседовал с Визиным и тоже что-то записывал.
— Вот и остались инкогнито, — с печальной улыбкой произнесла Марго.
— Почему я обязан кому-то рассказывать, зачем приехал сюда! — Жан обескураженно обвел всех взглядом.
— Он просто к слову, — сказал Андромедов. — Не надо придавать значения. Служба у него не из легких, формальностей всяких — ворох…
— Пошли на место происшессвия, — сказал Филипп.
13
Кладбище располагалось метрах в двухстах от деревни, на небольшом взгорке между дорогой в Рощи и пасекой. Визин увидел десятка два почерневших и покривившихся крестов, некоторые сильно подгнили, у иных отвалилась поперечина, иные дотлевали в обильном бурьяне. Кое-где были различимы вырезанные или выдолбленные имена и даты; к отдельным крестам были прибиты дощечки, на которых, видимо, когда-то что-то было написано, но все смылось, стерлось дождем, снегом и ветром, и дощечки были такими же черными и потрескавшимися. Здесь, было похоже, давно никого не хоронили, все буйно заросло травами, шиповником, ивняком, тут и там прямо из могильных холмиков поднимались деревца, большей частью березки и сосенки. И только к трем-четырем могилкам вели еле приметные тропки. Могилу Варвары Алексеевны Лапчатовой Визин не нашел.
Он сел на поваленное дерево. Было тихо; голоса из деревни доносились чуть слышно, и если бы Визин не знал, он вряд ли определил бы, что это: человеческие голоса или какие-то другие звуки.
Он не знал, зачем ему была нужна могила Варвары Лапчатовой; он пошел сюда вдруг, ни с того ни с сего, еще полчаса назад не предполагая, что у него появится такое желание. Может быть он, избавившись от следователя, захотел поскорее уйти с «места происшествия», или ему пришла мысль о кладбище, потому что он еще не был здесь — везде побывал: на пасеке, на лугу, на месте бывшей церквушки, даже к ручью наведался, а на кладбище не удосужился, хотя Андромедов и утверждал, что это — вторая, после пасеки, достопримечательность Макарова… Проще было бы, конечно, попросить кого-нибудь, чтобы показали могилку бабки Варвары, хотя бы ту же Лизу, но ведь Визин не знал, что пойдет сюда, да и не было горбуньи там, на «месте происшествия», да и не стал бы он ее ни о чем просить и никого бы не стал, потому что чувствовал себя обременительным и надоевшим всем.
А теперь он сидел и думал о Варваре. Он думал о том, что вот, под одним из этих холмиков или тем местом, где когда-то был холмик, а теперь провал, покоятся останки неведомого ему человека, который вдруг — одним только тем, что жил на белом свете, — оказался таким значимым в его судьбе. Что такое эти останки, думал Визин, и что такое та часть этого человека, которая к останкам не имеет никакого отношения, а имеет отношение к нему, Визину? Старая загадка. И — сущая правда, что люди неравнодушны к загадкам и тайнам, и очень наловчились не отгадывать, а запутывать их. Никак не укладывается, что человек может исчезнуть совсем, без следа, хотя и протестует «здравая мысль» против такого «неукладывания». Да-да, само собой разумеется, остаются дела, дети, остается память — дважды два. Но что все-таки происходит с тем, что мы называем личностью, сутью? Неужели же развалившийся, полуистлевший скелет и чьи-то, неудержимо меркнущие, воспоминания — исчерпывающий ответ на этот вопрос?.. Не укладывается, не хочет укладываться… Визина охватывало чувство тоскливого протеста.
