Юрий Брайдер - Миры под лезвием секиры
Верка и несколько женщин посмелее влезли на ограду, чтобы лучше видеть, как умирают их мужья, сыновья и братья, неуязвимые духом, но не имевшие другой защиты от пуль, кроме щитов из шкуры бегемота. Многие, прежде чем погибнуть, успели одолеть часть расстояния, отделяющего их от врагов (кое-где копье даже опередило автомат), другие умерли на месте, но никто не сделал даже полшага назад.
Бой кончился, и почти сразу прекратился злополучный дождь. Люди в камуфляжной одежде растягивались в цепь, окружая деревню и на ходу прикрепляя к стволам автоматов штык-ножи.
Верка подхватила Килембе на руки и опрометью бросилась к хижине Ингбо. В опустевшем доме вождя ей делать было нечего, разве что перерезать кастильским клинком собственное горло.
Самого Ингбо на месте не оказалось, видно, и он лежал сейчас за оградой, весь изрешеченный свинцом, а жена его, даже в этом ужасе не утратившая аппетит, жевала что-то, забившись в дальний угол. К ней прижималась старшая сестренка Килембе – хилая, слабоумная девочка.
На несколько последних минут над деревней повисла тишина, только потрескивали пожары да из саванны доносилось утробное мычание израненных коров. Затем послышались приближающиеся голоса, наглые, громкие голоса победителей, уже пьяных от крови, как от дурного зелья, и сейчас собиравшихся мстить – мстить за своих приятелей, напоровшихся на острия африканский копий, мстить за прошлые и будущие поражения.
Голоса раздавались совсем рядом, и Верка вдруг осознала, что не понимает слов языка, еще недавно считавшегося родным, да и не хочет понимать таких слов:
– В пузо ей ткни, в пузо…
– А куда я ей, мать твою, тыкаю? Во наела мозоль! До потрохов не добраться…
– Пацана добей, зачем ему мучиться… А девка, думаю, пригодится… Справная, хоть и черножопая… Гони ее к воротам.
– Я бы ее и сам обработал…
– Времени нет.
– Я быстро… За щеку дам…
– Смотри, еще откусит.
– Пусть только попробует! Наизнанку выверну… Но еще страшнее этих слов были сопровождающие их звуки: задавленный стон, булькающий хрип, резко оборвавшийся вскрик, тонкий, подвывающий плач, тоже резко оборвавшийся, глухие, с коротким треском удары, словно там вспарывают подушки.
Наконец в соседней хижине наступила мертвенная тишина и шаги стали приближаться. Сорванная штыком циновка отлетела в сторону, и в дверной проем просунулся автоматный ствол.
– Есть кто? – заорали снаружи. – Отзовись, а не то стрельну.
Верка с великим трудом, словно и не говорила, а свинцовую дробь языком ворочала, ответила:
– Не стрелять, тут только женщины и дети!
– Во! – удивился человек с автоматом. – Что-то слышится родное…
Не отнимая оружие от плеча, он осторожно переступил порог хижины – вовсе не демон смерти, а неприметный, колхозного вида мужичишка, весь перемазанный копотью и кровью. Таких, как он, Верка встречала на своем недолгом жизненном пути сотни: сторожей, грузчиков, шоферюг – никто никогда из этой породы выше не поднимался, разве что после революции в комбедах заседал, – и было тошно сознавать, что, возможно, именно такой вахлак лишил жизни ее сильного и красивого мужа.
Сзади, немного поотстав, шел второй, помоложе, неряшливо заросший жидкими светлыми волосами. В одной руке он нес канистру, от которой попахивало бензином, а другой на ходу застегивал штаны. Не расслышав Веркиных слов, он недовольно буркнул в спину напарника:
– Давай покороче тут… Вон уже все назад идут.
– Я тут, понимаешь, землячку обнаружил, – этот окурок присел перед Веркой на корточки. – Ну что, сестричка, досталось тебе? Не заездили негритосы?
Верка едва сдержалась, чтобы не плюнуть в ненавистную рожу, стертую, как подошва старого башмака. Нет, нельзя этого делать, надо терпеть – ведь рядом часто-часто дышит Килембе, а внутри у нее самой, в такт собственному надорванному сердцу, бьется другое, крохотное, как у ласточки. Надо терпеть! За всех нас когда-нибудь отомстит сын Мбори, потому что только сыновья могут рождаться в столь страшную и безнадежную годину.
– Выходи! – этот чувырло, этот позор рода человеческого посмел дернуть ее за руку. – Совсем ополоумела от радости… Ай! – взвыл он, укушенный Килембе за мякоть ладони. – Ах ты, звереныш!
– Не трогайте нас. Прошу. – Верка говорила короткими, рублеными фразами, словно выплевывала их. – Очень прошу. Эти люди спасли меня. Я обязана им. Очень обязана.
Человек, на котором сейчас была сосредоточена вся ее ненависть, повернул голову к двери.
– Слушай, помоги, – позвал он. – У девки совсем шарики за ролики заехали. Ничего не соображает.
Вдвоем они стали выкручивать брыкающейся Верке руки, но ей на помощь снова пришел Килембе – на этот раз взвыл уже патлатый сопляк.
– Бляха-муха! За ногу цапнул! Да я его сейчас по стенке размажу!
Он отступил назад, опрокинув сразу забулькавшую канистру, сорвал с плеча автомат и ткнул прикладом в головку Килембе, но проворный, как белка, малыш увернулся.
– Не надо-о! – заорала Верка. – Это мой ребенок. Не надо-о!
– Ври, да не завирайся, – тот из подонков, который был постарше, старался зажать ей рот твердой ладонью, пахнущей махоркой и сгоревшим порохом. – Ему же года четыре на глаз. Как ты такого здорового родила? Через жопу?
Килембе откатился к противоположной стене, вскочил и, вытянув руки по швам, загорланил, безбожно коверкая слова:
Ласцветали яблани и глуши, Паплыли туманы натлекои…
– Кончай этот хор Пятницкого! – Ублюдок, державший Верку, уже почти вытолкнул ее за порог. – Во, нарвались на приключения!
Бешеным лаем зашелся автомат, и внутри сразу полыхнуло, словно спичку поднесли к струе газа. Патлатый, с опаленными бровями и ресницами, еле успел выскочить из хижины.
– Кто стрелял? – донеслось со стороны ворот. – Вот я вас, разгильдяев! Сказано ведь было, беречь патроны!
Пламя столбом прорвалось сквозь непрочную крышу и завилось багровым жгутом, вокруг которого кружился жирный пепел. В хижине Ингбо было чему гореть – в последнее время Верка подкинула своим бывшим хозяевам немало добротных вещей…
Ее почти волоком дотащили до ворот и впихнули в толпу тех, кто должен был прямо сейчас возвращаться на родину. Верка оказалась в одной компании с женщинами, побывавшими в африканском плену, и легкоранеными. Караван с тяжелоранеными и добычей уже ушел, а основные силы отряда готовились двинуться дальше в саванну.
Верка шла босая, растрепанная, с остановившимся взглядом. Можно было подумать, что это она не из плена домой возвращается, а совсем наоборот. Патлатый недоносок, которого начальство отрядило сопровождать женщин и раненых до реки, сочувственно поглядывал на нее со стороны и даже пробовал завязать разговор.
