Филип Фармер - Т. 13. ЭКЗОРЦИЗМ. Ловец душ. Плоть
Ему это не удалось, поскольку Стэгг вырвался. У него не было времени удивиться своей геркулесовой силе, разомкнувшей мощные объятия. Иначе он бы сообразил, что все дело в пантах.
Стэгг отскочил в сторону и развернулся лицом к медведю, снова готовый к битве. Как бы быстр он ни был, для бегства он находился слишком близко — на пятидесятиметровке медведь догонит олимпийского чемпиона.
Медведь навис над ним. Стэгг сделал единственное, о чем успел подумать: сжал кулак и изо всех сил ударил медведя по черной морде.
Такой удар сломал бы человеку челюсть. Медведь сказал «уф!» и остановился. Из ноздрей показалась кровь, глаза скосились.
Стэгг не стал медлить, любуясь работой своего кулака. Прошмыгнув мимо медведя, он попробовал схватить меч. Но правая рука не сомкнулась на рукояти. Она безжизненно висела, парализованная ударом о медвежью морду.
Он протянул левую руку, схватил меч и обернулся. Как раз вовремя. Медведь приготовился напасть еще раз, хотя скорость уже была не та.
Стэгг аккуратно поднял меч, а когда медведь приблизился, наискось ударил лезвием сверху по толстой короткой шее.
Последнее, что он увидел, был погрузившийся в черный мех меч и ударившая оттуда алая струя.
Он очнулся от сильной боли и обнаружил, что лежит на земле, рядом с ним мертвый медведь, а над ним рыдает Мэри Боль стала невыносимой, и он опять потерял сознание.
Когда он опять пришел в себя, голова его лежала у Мэри на коленях, а в его открытый рот лилась вода из фляжки. Голова по-прежнему раскалывалась. Подняв руку пощупать, что с ней, он наткнулся на бинт.
Правого рога не было.
— Тебе его оторвал медведь, — сказала Мэри. — Я услышала шум схватки, рычание медведя и твои вопли. И прибежала как могла быстро, хотя и боялась.
— Если бы ты этого не сделала, — сказал он, — я бы умер.
— Я тоже так думаю, — подтвердила она, просто констатируя факт. — У тебя страшно текла кровь из дырки в основании оторванного рога. Я оторвала полосу от килта и остановила кровь.
Внезапно на его лицо упала большая горячая слеза.
— Теперь можешь плакать, — сказал он, — когда все позади. Но хорошо, что ты такая храбрая. Никто бы тебя не осудил, если бы ты удрала.
— Я не могла, — всхлипнула она. — Я… по-моему, я тебя люблю. Да я никого не оставила бы так умирать. И я боялась остаться одна.
— Я расслышал, что ты сказала сначала, — ответил он. — Не понимаю, как ты можешь любить такое чудовище. Но если тебе это приятно, а не противно — то я тебя тоже люблю, хотя час назад на это было непохоже.
Он дотронулся до рваной раны на том месте, где был рог, и дернулся.
— Как ты думаешь, это не снизит мой… мой порыв наполовину?
— Не знаю. Хотелось бы. Только… я думала, что, если удалить твои панты, ты умрешь от шока.
— И я так думал. Может быть, жрицы лгали. А может быть, для фатального шока надо удалить оба. В конце концов, костные основания не задеты, и один из пантов функционирует. Неизвестно, что теперь будет.
— Брось об этом думать, — сказала она. — Ты поесть не хочешь? Я тут пожарила медвежатины.
— Это она так пахнет? — спросил он, принюхиваясь. Он посмотрел на тушу. — Сколько я был в отключке?
— Ты был без сознания день, ночь и сегодняшнее утро. А насчет дыма от костра не беспокойся. Я умею делать костер без дыма.
— Я думаю, что быстро оправлюсь, — сказал он. — У этих пантов страшная регенеративная мощь. Не удивлюсь, если он снова вырастет.
— Бога буду молить, чтобы этого не случилось, — ответила она. Подойдя к костру, она сняла два ломтя медвежатины с деревянного вертела. Через минуту они ели хлеб с мясом.
— Я поправляюсь, — заметил он. — Я так голоден, что медведя съел бы.
Через два дня он вспомнил эти слова и засмеялся, потому что он и на самом деле съел медведя. От него осталась шкура, кости и внутренности, даже мозги они с Мэри приготовили и съели.
К этому времени он уже был готов двигаться дальше. С основания рога сняли бинт, и открылся чисто заживший шрам.
— По крайней мере он не собирается вырастать снова, — сказал он. И посмотрел на Мэри.
— Что ж, мы там же, где были, когда я от тебя убежал. На меня снова начинает находить.
— Это значит, что мы снова должны расстаться?
По ее тону невозможно было догадаться, хочет она этого или нет.
— Я, пока выздоравливал, много передумал, — сказал Стэгг. — Во-первых, когда пант-эльфы тащили нас в Хай-Квин, у меня определенно снизилось возбуждение. Это, я считаю, от недоедания. Пищи хватало, чтобы я мог идти, но было мало для пробуждения этого… желания. Это будет трудно, но я выдержу.
— Чудесно, — ответила она. Затем она вспыхнула и, чуть помедлив, добавила: — Есть еще одна вещь. Мне нужно избавиться от пояса. Нет-нет, не затем, что ты подумал. Он меня просто сводит с ума. Он трет и режет, и так пережимает меня посередине, что я едва дышу.
— Как только попадем на дисийскую территорию и найдем ферму, — сказал он, — я украду напильник. Мы это дьявольское устройство снимем.
— Хорошо. Только не пойми меня неправильно.
Он поднял мешок, и они пошли.
Шли они так быстро, как Мэри позволял пояс. Они пробирались осторожно, реагируя на каждый шорох. Была опасность нарваться не только на погоню из Хай-Квина, наверняка за ними высланную, но и на враждебных дисийцев.
Они перевалили горы Шавангунк и пришли в долину, по которой вилась тропа. Там они заметили людей, высланных из Хай-Квинс отомстить за смерть своих товарищей. Те так увлеклись погоней, что отряд дисийцев застал их врасплох. Теперь они висели на деревьях, к которым их привязали перед тем, как перерезать глотки, либо их кости валялись под этими деревьями. Что не съели медведи, подобрали лисы, а что не тронули лисы, теперь доклевывали вороны.
— Надо удвоить осторожность, — сказал Стэгг. — Сомневаюсь, что дисийцы перестали нас искать.
В его речи не было прежней энергии. Он похудел, глаза в почерневших глазницах ввалились. Садясь есть, он быстро проглатывал свою порцию и жадно глядел на порцию Мэри. Иногда он отходил в сторону от привала, чтобы не видеть, как она ест, и возвращался только потом.
Самое худшее, что даже во сне он не мог забыть о пище. Ему снились ломящиеся от блюд столы, уставленные большими кружками с холодным пивом. А когда эти видения отступали, вспоминались девы, встреченные на Великом Пути. Из-за недоедания его возбуждение значительно уменьшилось, но было куда сильнее нормального человеческого. Бывало, что он оставлял уснувшую Мэри и отходил в лес облегчить невыносимое напряжение. От этого ему было невыносимо стыдно, но лучше так, чем силой овладеть Мэри.
