Евгений Войскунский - Девичьи сны
Она поднимает мокрое от слез лицо.
— Как нашла? Мне позвонил Змиевский… А ему — Мария Васильевна… Только она не знала номер дома… я прошла всю улицу Сокровищ моря…
— Зачем ты приехала?
— Ты смеешь спрашивать, зачем я…
— Тихо, тихо. Пойдем ко мне.
Круглов берет ее, плачущую, за руку, ведет через веранду в свою комнату, на ходу пробормотав извинение. Игорь ставит ее сумку в углу веранды и снова спускается по скрипучим ступенькам.
— Почему ты не ешь? Игорь! — окликает сына Ася.
— Потом, — отвечает тот, отступая в тень вечереющего сада.
— Ну что ты скажешь? — Ася, поджав губы, смотрит на мужа.
— Какое у нее лицо, — тихо говорит Черемисин.
— Хоть бы поздоровалась с нами. Однако у твоего старого дяди довольно молодые знакомые — ты не находишь?
— Может быть, это его жена.
— Значит, по-твоему, он сбежал от жены? Какой резвый дядюшка!
— Перестань, Ася. Разве ты не видишь, у них что-то произошло.
— Вижу, вижу. Я все вижу. — Ася придвигается к Черемисину и умоляюще шепчет ему на ухо: — Миша, ты не сердись… но я хочу, чтоб твой дядя поскорее уехал…
— Перестань.
— Да, да, знаю, он брат твоей мамы и так далее… Но ты пойми… он вносит в нашу жизнь какую-то смуту. Так спокойно было до его приезда… Так хорошо мы жили, когда не знали его…
Звук открываемой двери. Круглов выпускает из своей комнаты Галину, они выходят на веранду.
— Я должна извиниться перед вами. — На милом лице Галины появляется смущенная улыбка ребенка, знающего, что его простят. — Меня зовут Галина Куломзина. Георгий Петрович так неожиданно уехал, что вызвал беспокойство среди своих друзей… Вот… Пришлось мне срочно приехать… Так трудно было достать билет на «Балаклаву»…
— Садитесь, пожалуйста. — Черемисин поспешно подвинул к Галине плетеное кресло.
— Вы, наверное, голодны. Налить вам супу? — спрашивает Ася.
— О, не беспокойтесь! Только чашку чаю. Или, если можно, кофе. — Галина вынимает из сумочки сигареты. — Разрешите?
— Да, конечно. — Черемисин засуетился в поисках пепельницы. — Вы извините, у нас дом некурящий… вот в блюдце можно…
— Спасибо. — Галина чиркает зажигалкой.
Некоторое время все молчат. Из кухни доносится жужжание кофемолки. Круглов с отсутствующим видом сидит в углу веранды, глядя в темный сад.
— У вас такой красивый город, — нарушает молчание Галина. — Только утомительно… все вверх, вверх…
— Да, — кивает Черемисин, улыбаясь. — К Карабуруну надо привыкнуть.
— Миша, — говорит Круглов, — нельзя ли где-нибудь по соседству снять для Галины комнату?
— Комнату? — У Черемисина очень озадаченный вид. — Сейчас уже поздновато…
Неловкая пауза.
— Не знаю, Юра, зачем тебе этот театр, — резковато говорит Круглову Галина и с силой расплющивает в блюдце недокуренную сигарету. — У тебя в комнате достаточно места.
— Да, да, — подхватывает Черемисин, — можно поставить еще койку… у нас есть еще одна. Да, Ася?
Ася только что появилась на веранде, неся поднос с кофейником. Она неловко двинулась, зацепившись фартуком за спинку кресла, — ах! — с грохотом полетел с подноса никелированный кофейник, брызнули осколками чашки.
Галина, испуганно вскрикнув, метнулась в угол, где сидит Круглов.
— Никто не обжегся? — спрашивает Черемисин.
Ночь. За раскрытым окном слабый шорох сада. Иногда — отдаленный вскрик ночной птицы. Желтый прямоугольник лунного света лежит на полу, на коврике возле тахты, освещая две пары туфель — большую и маленькую.
Тихие голоса Круглова и Галины:
— Я бы поняла, если б сбежал мой бывший муж… Куломзин — эмоционально глухой человек. Только чеканка его занимала. Все вечера он стучал, стучал молотком по этой… как ее… по латуни… Я думала, сойду с ума от стука… Да, вот он мог вдруг все бросить, не предупредить, уехать… Но ты, Юра, ты!..
— Галочка, я ничем не лучше твоего Куломзина.
— Не смей на себя наговаривать! Ты самый лучший, самый добрый… Что-то у тебя случилось, понимаю, что-то случилось… Но мне безумно больно, что ты бежал от меня… не сказав ни слова…
— Галочка, милое мое дитя, есть вещи, которые…
— Я к тебе относилась с полным, абсолютным доверием. И считала, что и ты ко мне…
— Так оно и есть. Но бывают в жизни минуты, когда должен остаться один на один со своей судьбой.
— Что это значит? — после паузы спрашивает Галина. — Мне страшно, Юра. Что это ты сказал?
Он молчит.
— Юра, это имеет отношение к тому, что вы с моим отцом сделали когда-то… в шестидесятом году?
— Очень прошу, Галочка, не спрашивай ни о чем.
— Почему, почему? Почему ты должен остаться один? А я? Разве ты не говорил, что я ворвалась в твою жизнь, стала тебе необходимой…
— Да, говорил… Не должен был, конечно, говорить тебе это… но слаб человек…
— Опять начинаешь самоедствовать. Господи! — восклицает она сквозь слезы. — Миллион раз твердила тебе, что наша разница в возрасте не имеет никакого значения. Неужели не убедила? Не словами, нет, слова это только слова — неужели своей любовью не убедила?
— Галочка, послушай…
— Неужели не понимаешь, что со мной нельзя обращаться как с троллейбусным билетом — использовал и выбросил?
— Галя! Прекрати истерику.
— Мне больно, больно… Почему было не сказать честно: разлюбил, прости…
— Я не разлюбил тебя.
— Это правда? Юра, это правда? Почему же тогда это бегство…
— Я отвечу, Галя. Но только не сейчас. Прошу, очень прошу, не настаивай.
— Хорошо… Поцелуй меня…
Ранним утром Игорь просыпается от того, что случайный солнечный луч, пробившись сквозь листву сада, пощекотал в носу. Игорь чихает, поворачивается на другой бок, но, вспомнив вчерашнее происшествие, раскрывает глаза. Сон слетает с него.
«Прав Филипп, — думает Игорь. — Там, где появляется женщина, сразу все идет кувырком. Лично я никогда не женюсь, ни за какие коврижки…»
Тут он замечает белый квадратик бумаги, лезвием перочинного ножа приколотый к стволу акации над койкой. В записке несколько строк: «Милый Игорь, прости, что сегодня не разбудил тебя. Мне надо побыть одному. Дарю тебе этот перочинный ножик, чтобы ты иногда вспоминал обо мне. Дядя Георгий».
Вскочив с койки, в одних трусах, Игорь идет по саду, наполненному прохладой и утренним птичьим щебетом, поднимается на веранду. Заглянув на кухню, смотрит на часы: четверть седьмого. Возле двери Круглова он стоит в раздумье: хочется постучать, но ведь там эта… вчерашняя…
Вдруг дверь раскрывается, из комнаты выходит Галина Куломзина.
