Алексей Барон - Эпсилон Эридана. Те, кто старше нас
Послушный мальчик Джекил занимался перегрузкой топлива. На обзорном экране мерцал сгусток антипротонов, плывущий из энергохранилища Гравитона. Осторожно манипулируя магнитными полями, софус подтягивал горючее к борту «Туарега». Стоит ему ошибиться, и в радиусе добрых пяти километров останутся одни гамма-кванты.
— Справишься? — спросил я.
Джекил презрительно хрюкнул динамиком.
Погрузка — процесс неспешный. Время еще оставалось. Я решил последний разок пройтись по станции. Трудно сказать, что потянуло в разворошенное гнездо, но потянуло. Вторично за эту историю.
Вернув журнал Сумитомо на его штатное место — в ящик командного пульта, я спустился к ярусу жилых палуб. Все здесь свидетельствовало о поспешном бегстве, было брошено и оставлено там, где находилось к моменту стыковки с «Модильяни». Впрочем, нет, не все.
На доске объявлений все еще висела записочка: «Ингрид, жду у «Туарега». Кто такая Ингрид, кто ее ждал у «Туарега», не знали даже старожилы. Записка висела еще до того, когда я впервые появился на станции. Свидетельство минувших судеб, символ неистребимых чувств.
— Серж, еще одно сообщение.
— Давай.
— «Лайнер БЛЭК СВОН. Торможение закончил. Ускоряюсь курсом СОЛНЦЕ. Ванда Петрачек. КОНЕЦ СООБЩЕНИЯ».
— Вот видишь. Даже Ванда повернула.
— Да, большой переполох получился. Есть из-за чего?
— А как же. Быть может, приключения еще не закончились.
— Не надоело?
— Приключения — это то, без чего скучно и с чем грустно. Джекил озадаченно замолчал.
— Нет, не улавливаю, — через некоторое время признался он.
— Какие твои годы, дружок, — сказал я, припомнив Круклиса.
И отправился в его каюту. Потом меня сильно потянуло в реакторный зал. Я хотел увидеть спицы. Ну и поклониться им, что ли. Но увидел нечто большее.
У реактора топталась квадратная фигура в колышущемся балахоне с радужными переливами. Призрак лениво повернулся. Кроме костюма, ничего ужасного в нем не наблюдалось — обыкновенный Круклис.
— А, вьюнош. Привет.
— Привет, — тупо сказал я.
— Как поживаешь?
— Да ничего. И что ты здесь делаешь?
— Кшиштоф, бедняга, тоже интересовался. Да не трясись ты, кровь сосать не буду. Чего трясешься?
— А того трясусь, что если помер, то нечего людям голову морочить.
— А вот и нет. Дело-то личное. Хочу — морочу, хочу — пророчу. Да ты ведь и сам на два года немножко помер.
Я оглядел его переливчатую фигуру и возмутился:
— Но не до такого безобразия!
Круклис вздохнул.
— Умерен, батюшка. Всегда отличался осмотрительностью. Вот и помер частично, хе-хе.
— Очень смешно. Черт, это и в самом деле ты?
— Ну, допустим. Давай сначала только допустим, так легче адаптироваться неокрепшим мозгам.
— Тогда рад тебя видеть, старая перечница.
— Так ведь и я тоже.
— Не ожидал. Это ты с голодухи.
— А, кстати. Серж, в память о нашей старой и настороженной дружбе. Сбегай за бутылочкой, а? Помянем. По-вашему, по-славянски. Видишь ли, роботы тут посвихнулись, а я — как-никак старшой. Теперь даже — очень. Сгоняешь?
— С-сейчас.
Как и полагается, первая серьезная мысль зародилась в баре. Я вспомнил, что у телекамер галлюцинаций не бывает, и с локального пульта включил обзор реакторного зала. На экране послушно появился Круклис.
— Проверяешь? — вяло спросил он. — Проверяй, проверяй.
Видеозапись тоже подтвердила его наличие. Пришлось с этим смириться.
— Что будешь пить, привидение?
— Да водку ж, — ответило оно.
Я принес бутылку можжевеловой, стопочки, буханку хлеба, банку груздей.
— Соображаешь, — одобрил Круклис. — В Могилеве был?
— Нет.
Когда он брал рюмку, я обратил внимание на его руку. Кожа кисти была совершенно белой, полностью депигментированной, обескровленной. Не рука, а настоящий гипсовый слепок. Впрочем, действующий.
Мы выпили, и он замолчал, хмуро кутаясь в свой балахон. Мне захотелось его потрогать.
— А вот этого не надо. Я давно уже тронутый. Хорош каламбур, а, любитель словесности?
— У тебя что, там ничего нет?
— Почему? Появляется потихоньку.
Нарастет еще. Гипсовой рукой он взял соленого груздя, отправил его в рот, зажмурился.
— Слушай, а водка не повредит твоей гемолимфе? — спросил я.
— Не переживай. Моя гемолимфа много чего выдержит.
Он кивнул в сторону реактора:
— Что ж проворонил, а? Не мог почуять?
Я остолбенел.
— Ты всерьез считаешь, что в этом виноват я?
Круклис вздохнул.
— Нет, малыш, твоя совесть чиста. И у тебя доброе сердце.
Это он точно сказал, лаборант.
— Извини, Парамон. Я не хотел.
— Чего там. Тебе тоже досталось.
— Все знаешь?
— Угу, — скучно сказал он. — Все, что могу знать.
Тут меня осенила догадка.
— Эге! Слушай, а мой инсайт у Кроноса твоих рук дело?
— Какой инсайт?
— Схема «Туарега». Этюд в багровых тонах.
— Ну… идея была моей. Реализация — нет. Еще выпьем? Отвык от этого вкуса.
— Что, плохо кормили?
— О нет, вовсе не плохо. Только по-другому. Чистая энергия, знаешь ли. Хоть залейся. Но никакого перцу. Кристальная стерильность. Унылое это дело, Серж.
— Какое?
— Да поумнение. Разница-то на порядки исчисляется.
— Так что ж теперь, мы все…
— Не пугайся. Кто дозреет — пожалуйста. И то далеко не всякий.
— Новые возможности открываются?
Круклис вздохнул.
— Само собой. Фокусы показывать?
— Да.
— Не ожидал от тебя. Чего хочешь?
— Можешь привести в порядок Мод?
— Э нет. Пусть все идет своим чередом. Ты и без того на меня косишься. Не хочу прослыть похитителем жен.
— А не опасно оставлять ее в нынешнем состоянии?
— Нет.
— Точно?
— Точно. По крайней мере в том смысле, какой ты вкладываешь.
— Ладно. А почему такой кислый? Жалеешь?
— Жалею, конечно. Но возвращаться в детский сад не могу Сильно не хватает…
— Чего?
— Так, мелочи.
— А зачем появился?
— На Землю съездить хочу. Повидать кое-кого. Некоторым мозги прочистить. Попрощаться, в общем.
— На «Туареге»?
— Возвращение должно быть правдоподобным. Шума не нужно. Серж, тебе придется принять славу спасителя не только Мод, но и старого Парамона. Окажешь такую услугу?
— Славу, так и быть, приму. Но что делать с Джекилом? Бедняга еще не научился лгать.
— Ты уверен?
— Ох, нет, пожалуй.
Круклис рассмеялся:
— Правильно. Смышленый мальчонка.
— И что делать с Джекилом?
— Он же хочет свободы? Прекрасно. Выкупишь да отпустишь. С деньгами я помогу. Кроме того, у Джекила есть маленькие секреты, о которых мы знаем. Не так ли?
— Да, секреты имеются.
— Договорились?
— Ладно. Но подозревать я тебя буду.
— На здоровье. Легкий ты человек, Серж.
— Ага, симпатяга. Пойдем, погрузка уже закончилась.
— Сейчас. Тут еще один зяблик остался. Поймаю и приду.
И он помахал гипсовой кистью. Наверное, хотел еще посидеть. У реактора.
Такое право у него было, конечно.
9. ДОРОГА ДОМОЙ
И вот мы, все четверо (Парамон, я да Джекил с зябликом), собрались в ходовой рубке. Двое из нас присели на дорожку. Третий ни стоять, ни сидеть не умел, но помалкивал сочувственно. Только четвертый в церемониале не участвовал, скакал да попискивал.
Пора домой! Космосом я насытился. Удовлетворился по уши. Хотелось хлебнуть настоящего морского ветра. И чтобы пальмы шумели, чайки кричали, в небе висела радуга, а вокруг ходили загорелые женщины. И еще чтобы по песку бегали дети, а из песка торчали горлышки бутылок. Скромные, в сущности, желания.
— Сам поведешь? — спрашивает Джекил.
Вступая в заговор, он попросил разрешения перейти на «ты». Захотел быть на равной ноге, психолог многомудрый. Я согласился, Круклис — нет. Заявил, что нечего баловать машины. В нем поразительно уживается дерзкий, раскованный ум с характером, вызывающим сожаление. Довольно частое сочетание для гениев. Но пример с них надо брать не во всем.
— Сам поведу, — с максимально возможной доброжелательностью сказал я.
— Я чуточку помогу? — предложил Джекил тоже с большой деликатностью.
После нашего замирения он старательно ценил две вещи — свою жизнь и мое расположение.
— Конечно, конечно, — любезно согласился я, поскольку в скором времени собирался доверить ему собственную жизнь.
Стартовый ключ входит в прорезь. Вспыхивают огни готовности. А в гулком чреве Гравитона ревут сирены. Мне показалось, что брошенная станция заплакала.
— Выключи связь, Джекил. На нервы действует.
— Джаст э момент, сэр.
Стоны Гравитона оборвались.
Уж прости, старичок… Нажимаю клавишу пуска турбонасосов и с удивлением замечаю, что пальцы дрожат.
