Александр Колосов - Злые сумерки невозможного мира
Все вокруг располагало к покою, умиротворенью и праздности. Что ж, адский «челнок» выбрал себе подходящее место для восстановления сил. Артём ему даже немного завидовал, хотя лично ему — истинному горожанину — куда больше импонировала сугубо урбанистическая обстановка. Он любил уличную толчею и не считал город за город, если до окраин его можно было доехать за полчаса. И все-таки какая-то маленькая, почти не ощутимая частичка души в самой глубине его дремучей сущности неизменно тянула на дикий, вольный простор.
Дорога совершила плавный вираж и неожиданно уткнулась прямиком в массивные лиственничные ворота, окованные узорчатой бронзой. Артём огляделся и невольно присвистнул. Если его не впустят, обратный путь придется проделывать задним ходом.
По обе стороны от ворот, насколько хватало глаз, тянулась невысокая — по грудь — каменная стена, исчезавшая за частоколом сосновых стволов и подлеска. Артём выбрался из машины и, предупрежденный горьким опытом Гуселетова, заглянул поверх ограды. За воротами дорога вливалась в квадратную каменную же площадку, окруженную крепко прореженным сосняком, обширной лужайкой с тщательно подстриженной травой и окаймленную широкой полосой махровых георгинов лилового цвета, плавно переходящих к бледно-розовому слева направо. Кроме сосен, на пространстве лужайки в живописном беспорядке там и здесь были разбросаны группы кустарников, приобретших округло-волнистые очертания отнюдь не по причине природной склонности к благородству.
На площадке располагался дворец, столь поразивший воображение Гуселетова. Внешне выглядел он не так, чтобы очень: одноэтажное строение на низком фундаменте из полированного розового гранита, метров сорока-сорока пяти в длину и метра четыре по вертикали. Перпендикулярно к основному фасаду в сторону Артёма протянулся солидный флигель с трапециевидным верхом в торце. Меньшая сторона разделенного флигелем здания смотрела на сыщика тремя огромными окнами в обрамлении коричневых глянцевых ферм из непонятного материала. Верхние концы ферм были загнуты под углом примерно шестидесяти градусов. Три длинных стекла второго уровня сверху были накрыты сплошной плитой того же материала. Сквозь рамы виднелись богатые заросли комнатных растений. Большая сторона оказалась абсолютно глухой. Солнечные блики, отражаясь от глянцевых плит, больно стреляли в глаза.
Над перекрестьем строений возвышался второй этаж — по фасаду метров восьми, с двумя широкими окнами и скатами низко опущенной черепичной крыши. С боков намечались выступы — предположительно, козырьки окон. Венчала все это веселое сооруженьице могучая и столь же блескучая каминная труба, защищенная от шалостей непогоды игривой крышицей с флюгером-петушком.
«Лихо!» — подумал Артём, хорошенько разглядев подробности, и уверенно утопил большущую малиновую кнопку звонка, выведенного на правую стойку ворот. Ничего не произошло. Артём подождал с минутку и повторил сигнал. С тем же результатом. Правда, из-за ближайшего сплюснутого зеленого шара, под изысканными линиями которого скрывалась оскорбленная поросль калины, выглянула на миг хитрющая морда добермана, но тут же исчезла. Артём мысленно поблагодарил Пал Палыча Гуселетова за предупреждение и, на всякий случай, приоткрыл дверцу «Жигулей». Он совсем было собрался применить в дело автомобильный гудок, когда из-за угла короткой стороны фасада показались две человеческие фигуры.
Чуть впереди неспешно семенил тощий коротышка в широченной соломенной шляпе, майке лимонного цвета и синих японских штанах. Следом лениво вышагивал здоровенный верзила с непокрытой копной светло-русых волос; короткие джинсовые шорты и безрукавка той же ткани абсолютно не скрывали чудовищно-рельефной мускулатуры рук, торса и ног. При ближайшем рассмотрении коротышка оказался вылитым корейцем — темное скуластое лицо, в узком разрезе глаз настороженно поблескивали антрацитовые зрачки. Верзила держался с ленивым добродушием истинного мордоворота.
— Сяво надо? — подозрительно спросил кореец.
— Не сяво, а каво, — ответил Артём.
По бронзовой роже мордоворота, обросшей предвестием рыжеватой курчавой бородки, плавно скользнула тень веселой усмешки.
— Будесь дразнисся, баску просыбу! — взвился коротышка. — Отвесяй, твою мать!
Матерился он очень даже чисто, без малейшего акцента.
— Не заводись, Тигр, — прогудел здоровяк и положил на ворота свою ручищу, толщиной напоминающую ногу обычного человека. Его серо-зеленые глазищи уставились в глаза Артёма, теперь и в них тлела старательно скрываемая угроза. — Кого ищешь, браток?
— Большого, — сказал Артём.
— А зачем он тебе?
— Дело есть.
— Ты знаешь, чем занимается Большой?
— Естественно. Затем и приехал.
— Тигр, обыщи.
Кореец дроздом взвился над воротами, едва коснувшись створок рукой. Сноровисто, по-сыскарски ощупал Артёма, мигом прошерстил внутренность «Жигуля».
— Пошли, — сказал здоровяк, открывая ворота. — Тигр, авто припаркуй.
Он спрыгнул с дороги на лужайку и повел Артёма вокруг длинной части фасада. Собаки не показывались.
— Целое поместье, — сказал Артём в спину здоровяку. — Каким образом?
— Если знаешь, чем занят Большой, — ответил мордоворот, — должен сам догадаться. Ему многое разрешено.
Они повернули за угол, и Артём увидел огромный бассейн, наполненный изумрудной водой. Вода стекала в него с небольшой скалы, торчащей прямиком из травы метрах в двадцати от дома; журчала вода, в ней лежал человек. Над головой его, на четырех витых колоннах белоснежного каррарского мрамора возвышалась плоская мраморная же плита, винтовая сверкающая лестница вела наверх. Тень от беседки накрывала тридцать квадратов лужайки и часть бассейна, в котором, хохоча, резвились две абсолютно голые девицы.
Когда Артём, вслед за провожатым, подошел ближе, человек, лежащий в импровизированном ручье, отвернулся от переносного телевизора, передающего программу «Вести», и посмотрел на него.
— Чего надо? — спросил человек.
— Это вы Большой? — засомневался Артём. Уж больно резкое несоответствие наблюдалось между его собственным представлением об облике ходока в Ад и тем зрелищем, что предстало его глазам. Правда, по крайней мере, было понятно, почему он называл себя Большим. Рослый и тучный, весил он явно за сотню; на тупой поросячьей ряхе живыми казались только маленькие кабаньи глазки, с крохотными желтыми точками, мерцающими между сонных тяжелых век, практически лишенных ресниц. Лет ему было, на первый взгляд, далеко за тридцать.
