Вадим Зеликовский - Опознанный летающий объект или двоюродные братья по разуму
Глава 12
СЕДЬМАЯ ВОДА НА КИСЕЛЕ
Мама, а какая у кастрюли фамилия?
Детский вопрос
Ежели и был в Горелой Тиши самый пустячный человечишко, то, ясное дело, Семка Хмырь. Вот бывает же такое, хоть фамилию три раза меняй, а все равно всем с первого взгляда видать, что Хмырь. Так и не глядел никто, чего глаза-то зазря бить? И так ясно - прорва. Чего осталось в наследство ото всех Хмырей (хотя и Хмыри, а накопили порядочно), так в той прорве и сгинуло. А уж как всех поразнесло по свету, один Семка в Горелой Тиши и остался - в себя прийти не мог. Он да еще Упырев Тятька, что в болоте сгинул. Чего Семка годов десять делал - неведомо, одно известно - при Горелой Тиши был безвыездно. То ли горе мыкал, то ли ума набирался. Однако в году эдак семьдесят шестом, одна тысяча девятьсот, естественно, - был и сплыл. В буквальном смысле слова. В паводок. Снесло его к морю вместе с избой да на новом месте и поставило. А он и не заметил, потому что спал. Чего еще делать в Горелой-то Тиши... На новом же месте не до сна стало. Как подменил кто Семку Хмыря. И сказать нельзя что за ум взялся - не за что было. А так, случай ему вышел. Одно слово: фортуна! Закрутила, завертела... Словом, как вода схлынула, да Семка глаза ото сна продрал, глядь, а изба посреди сада стоит. Деревьев не так уж много, десятка два, два с половиной всего. Только не простые это были деревья. Семка и глазом моргнуть не успел, как на них уже мандарины повысыпали. Видимо-невидимо. Как прыщи. И что интересно: сад, вроде, ничей, то есть хозяев нет. Начисто. Недаром же говорят: "Дуракам - счастье". А оно, как опять же говорят, не в деньгах... Однако, и деньги Семке сразу привалили. И немалые. Ну, он их мало-помалу и брать начал. Не совсем же он дурак. Кто же от своего счастья отказывается, а тем более от денег? Смирился. И зажил. Хотя в той же избе, но с размахом. Сначала купил чего самому хотелось. А денег все не меньше становится, а ежели как следует подсчитать, то вроде даже и больше. Только Семка сам со счету сразу сбился, а другого никого к этим деньгам близко не подпускал. Не совсем же он дурак. Но, с другой стороны, девать-то их куда-то надо, не стены же оклеивать! И стал Семка покупать чего люди советовали, чтобы не хуже, чем у этих людей было. Одно купил, другое, то да се... Уже и третье было собрался, а его, как назло, в ихних краях ни за какие деньги не достанешь. Он уж и у соседей перекупить пытался. Цену всякую предлагал, но тем и самим надо. Потому что ежели этого нет, перед людьми стыдно. И пришлось Семке в Москву ехать. А что делать? Он как рассуждал? И до него горелотишинцы в столицу ездили. Сколько раз. За три-то века... А кое-кто и до сих пор в ей, родимой, живет. Официально. Томка Лешак, к примеру. Тоже родня, ежели глядеть в корень. Потому в Горелой Тиши - кто кому только не родич. Томкина маманя, царство ей небесное, сама из Хмырей была. И ежели бы он, Семка, по молодости лет ушами не хлопал да собакам хвостов не крутил, еще бабушка надвое сказала, была бы Томке фамилия Лешак, али никуды б она из Хмырей не делась. А может, и вообще бы не значилось таковой в числе столичных жителей. Ввиду нерождения... Опять же: фортуна! Но как бы тут не стало, чего там гадать: было, не было, когда судьба Семке не вышла перебежать дорогу Пашке Лешаку. Кишка тонка... Бог с ним, дело давнее. Однако по мамане он Томке Лешак всяко выходит родич. А значит, ежели в столицу занесло, то само собой, у кого ж останавливаться, как не у нее. Тем более то, чего ему надо было, по слухам, раза три в месяц выбрасывали в магазине, что от Томки за четыре дома стоял. А ежели не там, то где ж еще достать? Разве что с рук. Так что Семке, как не крути, а к Томке дорога лежала прямая, хотя и неблизкая: сначала из аэропорта на экспрессе, потом в метро с двумя пересадками, а там уж рукой подать - остановку на обычном автобусе. Всего часа два с половиной. Можно было, конечно, такси взять, денег навалом. Но Семка, по дурости, всю-то пачку к поясу штанов с обратной стороны булавками попристегивал. Не посреди же аэропорта их оттудова доставать. Народу-то кругом. И все шасть-шасть, туды-сюды, сюды-туды... Уследи за ними. Тут не то что деньги, кисет достать боязно. Не совсем же он дурак. Ну и поплелся на перекладных. По дороге всякого насмотрелся. Особенно под землей. Чего только люди с собой не везли! Тут рань-ранняя, магазины едва открылись, а они уже полные руки тащат. - Бедовый народ в эту столицу ездит! - подумал Семка и поплотнее деньжата к телу прижал. А сам дальше поехал. Ехал, ехал, уже к концу стал подъезжать, даже остановку нужную объявили, следующая, мол. Ну ладно, поехали и вдруг дзынь-дрызг, стоп и ни с места... И, главное, темно! Семка поначалу не шебуршился, потому что подумал: "Кто их знает в ихней столице, может, оно так положено..." Только за пояс еще сильнее схватился, от греха подальше, мало кому в темноте чего в голову взбредет... Ну и народ рядом тоже не сразу гвалт поднял, видно, ко всякому попривык. Но мало-помалу заволновались. Вагон-то уже минут пять стоит, как вкопанный, без света и ни гу-гу... Бабы, те сразу в визг, чтобы, стало быть, наверстать, что всю дорогу молча стояли. Ну и мужики, в свою очередь, не отставали. Что же, даром равноправие?! Так что Семка в первый момент оробел даже, но потом Горелая Тишь свое взяла, и он вступил: - Нет такого закона, - заорал, - чтоб человека в темноте держать, когда он свой пятак чин-чинарем заплатил. Теперь, значит, хоть до закрытия катай, пока сам наверх не запросился! - Чего кататься-то?! - народ вокруг еще более зашумел, но теперь уж на Семку. - Делов других нет?! - Тише, товарищи! - загудел кто-то в темноте, невидимый, но, судя по басу, солидный и выступать перед народом привыкший. - Так просто нас тут держать бы не стали. И свет бы не выключили... - А что? А что? - завизжала рядом с Семкой какая-то баба ненормальная. Хоть и темно, а сразу видно, что психопатка. - Что-что... - ответил тот же бас. - Диверсия - вот что! Или чего похуже. Того и гляди, как бабахнет!..
Что тут началось! Ежели никогда не слыхали чего в курятнике творится, когда туда хорек забрался, то и не представите. И деться некуда. Все плечом к плечу стоят и друг на друга орут. Невзирая на лица. Потому что темно. Семка тоже поорал для порядку, но как увидел, что от того крику толку чуть: кричи не кричи, а на кого кричишь - все равно не видно, то есть удовольствия никакого, - он и замолк. И дальше уже молча стоял соображал, чего это ему дома не сиделось... Постепенно и остальные приумолкли; то ли о том же задумались, то ли просто о жизни - неважно, только факт, завздыхали поочередно. Семка же вздыхать не стал, потому что мысль ему одна в голову пришла: если им тут долго сидеть придется, то чем они дышать будут, ежели уже сейчас не продохнешь? - Чего развздыхались, родимые?! - завопил он. - Ежели воздух так почем зря расходовать, того и гляди на всех не хватит! А ну, дыши аккуратнее. Не части! Тут весь вагон дыхание затаил и стал воздух экономить, чтоб на дольше хватило. Неизвестно, что бы из этой экономии вышло, так как поезд все же минут через десять тронулся и еле-еле до станции дотянул. А там, хоть свету чуть, а до выхода добраться можно. Так что, как только двери раскрылись, все в разные стороны побежали. Как-будто их нормы ГТО сдавать заставили. Семка тоже поднажал и, надо сказать, многих обогнал. Так на полном ходу в нужный автобус и заскочил. А тот сразу с места рванул, потому что он на бензине, ему электричество до лампочки. Одним словом, до места Семка с горем пополам добрался. А тут и вовсе несусветные дела начались. Не успел он в арку Томкиного дома сунуться, как к нему подлетел паренек: прическа "ежиком", глаза бегают, а сам кричит: "Дяденька, держи вон того, он инопланетянин!" А за ним, действительно, еще один топает, повыше, правда, но на хулигана не похож. А уж тем более на иностранного какого, пацан как пацан. Лопоухий... А тот, первый, ни с того ни с сего Семку вдруг за талию схватил, вроде за ним от второго прячется. Все бы ничего, но у Семки-то деньги в поясе. Ну и врезал он тому, первому, по шее. Не сильно, а только чтобы за талию хватать перестал, но вдруг слышит сзади: - Ты что же, ирод, дитя по шее стучишь? Хмырь было оглянуться решил, да не успел, кто-то его изо всех сил в затылок клюнул. - Банда! - подумал Семка и мысленно уже с деньгами распрощался. - Хоть бы жить оставили! И то ладно... - Бросил он чемоданчик на землю, а руки кверху задрал. - Чего руки повытягивал? - спросил тот же голос. - Лучше б их не распускал! - и опять его кто-то клюнул. Ну уж тут Семка не выдержал. Оглянулся! И увидел бабку. От горшка два вершка. И петух с ней рядом. - Нет, не банда, - решил Семка. - Что ж я и вправду грабли позадирал?! - и руки у него зачесались. - Ты чего ж это, бабка, - спросил он скрипучим голосом, - петуха на живых людей спускаешь? А ежели я ему, не разобравшись, шею сверну запросто?! Но бабка на это его выступление ноль внимания, только глазами сверк, ну чисто ведьма, так что Семка аж присел, а она к пацанам прицепилась. Как репей. Чего это они, мол, не в школе... А те от нее, как от чумы, в разные стороны. Ну и Семка чемоданчик в руки и дай бог ноги, только уж в третью сторону - под арку и в парадное. Сам не чаял, как до Томкиной квартиры добрался. Даже не отдышался. Позвонил... А оттудова, из-за двери, и звон тебе, и грохот, и даже вой какой-то - так что хоть назад беги. Но там-то бабка с петухом. На что Семка толстошкурый, но и его эти столичные неприятности до сердца достали. Схватился он за него и подумал: - Это что же они все разом с ума посходили в ентой своей Москве? Куды ж это милиция смотрит? Но тут дверь распахнулась настежь, и какая-то сила буквально всосала его в квартиру, как пылесос тряпку.
