Александр Потупа - Фантакрим - XXI
Пройдет сколько-то лет, и на планете в самом деле все перепутается. Если маленький бихевиор-эвромат — кажется, так называет его Игорь, — если эта милая игрушка обретет полноценную сенсорную систему и возможность дистанционного воздействия на окружающую среду — тогда что? Мы создадим параллельную цивилизацию, а потом сотни лет будем исследовать возможности контакта с ней, словно с инопланетянами…
Да о чем же я думаю? Я как бы специально сговорилась сама с собой и боюсь вспоминать о Тиме — это граница, рубеж, на котором не удается слишком долго балансировать, который легко дает шанс оказаться по ту сторону… А мне туда нельзя, мне просто некогда шляться по всем этим обезболивающим параллельным мирам. Мне надо быть здесь, в том единственном мире, где исчез мой мальчик, где сейчас его наверняка мучают. А встать и броситься на поиск невозможно, все силы покинули меня, и только какая-то страшная внутренняя сила по имени слабость прижимает меня к этим подушкам, заставляет пассивно и бесцельно ждать событий, а значит, снова и снова уходить в инобытие…
Лет двести назад я покаялась бы, я бы возопила: не карай меня, Господи! Не карай меня, глупую, за дерзость мою, ибо согрешила я пред тобой и пред тварями твоими, воспарила в гордыне непомерной к тайному замыслу, коим тщилась облагодетельствовать свой род и себе добыть толику прославления. Я мыслила подарить людям бессмертие, мыслила оживить свои фантомы, сделать их не мертвыми слепками покойников, но подлинными людьми, способными воспринимать мир и по-своему реагировать на него, желала превратить древнюю урну с прахом в живую и мыслящую голограмму, ибо не могла перенести утрату отца своего, ибо воспарила мечтой, чтобы образ близкого никогда не исчезал, а жил в моем доме, жил, впитывая все новое, и мог прийти ко мне в любой момент и дать совет, и поддержать, и помочь выплакаться, как в детстве, когда большая и теплая отцовская рука так волшебно превращала слезы в улыбку, так щедро дарила успокоение и радость…
Я покаялась бы, но некому каяться, и отца уже нет — ни реального, ни фантомного, а есть собственный скрежет зубовный и стремление встать; и против него, простого стремления — могучая внутренняя сила, именуемая слабостью…
— У меня есть немного времени, Тим, — сказал человек. — Посидим, поболтаем… Я расскажу тебе интересные вещи.
— Но потом вы отпустите меня? — спросил Тим без особой надежды.
— Это будет зависеть от нашего взаимопонимания, дружок. Ты ведь очень понятливый парень, и ты уже догадался, что зря в гости не затаскивают, тем более — насильно. Ты действительно очень мне нужен. А меня зовут Зэтом. Я просто Зэт, и точка. Потом ты поймешь, что это самое подходящее имя для человека, потерявшего все…
«Он не так уж смахивает на человека, потерявшего все, — подумал Тим. — Я не удивлюсь, если эта комната окажется в подвале его личного старинного замка. Прямо пародия в стиле ретро-примитив, хотя и не слишком смешная…»
— Когда-то у меня было вполне добропорядочное и даже более или менее известное имя, — продолжал Зэт. — Когда-то, Тим, я работал вместе с твоим отцом, можно сказать — это мы с ним начинали программу эвровооружения нашей цивилизации. Скажу сразу: Игорь Ясенев был подлинным лидером в нашем тандеме. Не хочу, чтобы у тебя мелькнула хоть тень подозрения — дескать, он украл у меня пару отличных идей, а я вот решил отомстить его сыну. Игорь сам сверхщедро раздаривал идеи, и я за многое ему благодарен…
«У тебя очень уж самобытные представления о благодарности, — подумал Тим, — ты умеешь воздавать сторицей…»
— Мы славно работали с твоим отцом, и мне приходилось довольно часто включаться в экспериментальные эвросистемы, чаще других… Ты вообще-то знаешь, что такое эвромат?
Тим неопределенно пожал плечами и решил промолчать.
— О, малыш! Эвромат — это чудо. Хотя чудо весьма простое, как и все чудеса на свете. Это сверхъемкий сверхскоростной компьютер, которому доступны целостные оценки ситуации. В него введены определенные исходные принципы отбора, а он способен иерархически организовывать информацию, хранящуюся в его памяти, и потому обладает высокой обучаемостью и данными для работы по многим тысячам параллельных каналов — то есть всеми преимуществами, характерными для интеллектронов. Но, кроме того, эвромату разрешено выстраивать собственную систему ценностного отбора. Иными словами, ему открыт путь к творчеству. Эвромат впитывает и перерабатывает огромный культурный фонд, практически недоступный по объему и тем более по уровню усвоения одному человеку и даже небольшому коллективу специалистов. Поэтому он способен с невероятной скоростью пройти по полю аналогий и смоделировать любой круг явлений — из-за этого его сначала и называли интеллектронным аналогизатором. Он умеет отыскивать удивительно далекие аналогии, обосновывать их и развивать, то есть доводить простенькую исходную модель до уровня весьма развитой теории, причем на каждом шаге обобщений он заботится о стыковке с другими областями исследований. А это порождает множество новых задач, иногда их число нарастает лавинообразно… Я понятно говорю?
Тим слегка кивнул и подумал, что отец умел подбирать увлеченных единомышленников.
— Мы очень быстро сообразили, что эвросистемы ведут к полнейшей перестройке интеллектуальной деятельности. У нас на глазах появлялись не просто хитроумные роботы, а существа, умеющие формировать и проводить в жизнь собственные программы. И вот тогда, почти десять лет назад, мы впервые столкнулись с результатами известного тебе Нодье и осознали границы собственных возможностей. Ведь, по исходному проекту, эвроматы были все-таки ограничены нашей, человеческой системой ценностей — что же еще могли мы вогнать в программу их конструирования, чем еще ограничить коридор их изменчивости? Но Жан Нодье вывел проблему в иное измерение. Он заговорил о новом человеке, о человеке сверхразумном, у которого происходит сдвиг генетического материала примерно на один процент, но этот человек отрывается от обычного сапиенса почти так же, как сапиенс оторвался от шимпанзе или гориллы. Развивается, скажем, надкорковая область мозга гиперкортекс, развивается третья сигнальная система — обмен фантакодом, что-то вроде прямого внушения, понимаешь?
Тим снова кивнул, хотя очень слабо представлял себе знаменитую фантасуггестивную связь — о ней много говорили, но пока вряд ли большинство говорящих проникло в ее суть.
— Думаю, ты не так уж мало слышал о суперсапах, но я хочу подчеркнуть главное, — с той же увлеченностью продолжал Зэт. — У этих сверхумников должны развиваться особые, недоступные нашему пониманию цели. И вот представь себе, что суперсапы вышли бы на наши эвросистемы. Они задали бы новый уровень целей и ценностей, и эвроматы утратили бы человеческий масштаб, лишились бы соизмеримости с нашим бытием. Короче говоря, идеи Нодье в какой-то степени предопределили будущую роль сапиенса, человека вообще — непрерывно уходить за собственный горизонт, за красную черту обозримого будущего, непрерывно усложнять себя, чтобы удержать лидерство в конкуренции с эвроматами…
