Александр Рубан - Витающий в облаках
- Плюнь, - повторила она, воодушевляя себя столь решительным заявлением, и предложила без особенной надежды: - Увольняйся и возвращайся в школу, а? Нам как раз математик нужен: Элиза Даблина в сентябре уходит в декрет, самое позднее - в октябре, так что положение безвыходное, а? Неужели ты всё забыл - за три-то года? Да если и забыл, не беда: посидишь над конспектами и вспомнишь, я ведь сохранила твои конспекты. А программа, не бойся, не изменилась, я у Элизы спрашивала - она пятый год по одним и тем же конспектам учит. И директор у нас новый...
Но увольняться Леонид не стал, и в отпуск Люся опять поехала одна. Путёвку она так и не взяла, весь отпуск провела в Северодонецке, с родителями и с Лёнькой, причём ехала от Усть-Ушайска поездом, с двумя пересадками - в Москве и в Ворошиловграде.
- Ну, что за интерес летать самолётом, - говорила она оживлённо (очень оживлённо), объясняя своё решение. - Мы разучились путешествовать, наслаждаться дорогой, самим процессом передвижения. Ведь в самолёте мы даже не передвигаемся, а убываем и прибываем, это же скучно, а? Да и тошнит меня в самолёте...
Леонид знал, что это неправда; просто билеты для тестя туда и обратно уже влетели в копеечку, а расходы в том году предстояли нешуточные: Лёнька рос, как на дрожжах, к тому же готовился стать первоклассником - значит, не только новое пальто и ботинки, но и школьная форма, и портфель со всеми причиндалами, и ещё много чего прочего, и не Леониду с его девяносторублёвой зарплатой и с неполной (опять неполной) северной надбавкой было отстаивать преимущества Аэрофлота.
В день вылета в Усть-Ушайск (из Шуркино можно было выбраться только по воздуху или по воде, но по воде дороже и дольше) Люся, всё-таки, не выдержала и всплакнула. Провожать себя до аэропорта она категорически запретила (долгие проводы - лишние слёзы) и прямо на автобусной остановке быстро прижалась к Леониду, спрятала лицо у него на груди и стояла так несколько минут, а потом поцеловала его куда-то возле уха, шепнула: "Береги себя, Лёньчик", - и последней забежала в автобус.
Ни в ту ночь, ни в две последующих Леониду так и не удалось подняться выше своего пятого этажа. Лишь через три дня (вечером как раз пришла телеграмма из Северодонецка: "Добралась нормально Ленька уже загорел целую Люся"), наконец, залеталось. Он сумел, наконец, подняться над крышами девятиэтажек и долго резвился над защищённой от ветра площадью Первопроходцев.
Той же ночью, пролетая мимо окон райкома партии, он впервые увидел упражнения Даблина ( вот тебе и принципиальный противник полётов!): Сергей Николаевич, держа в каждой руке по телефонной трубке и тыча большим пальцем правой ноги в клавишу селектора, висел над столом и что-то возбуждённо орал. Туфли аккуратно стояли на подоконнике, возле работающей рации.
Уже через неделю Леонид вновь с надеждой поглядывал на облака, но повторить эксперимент, всё-таки, не решался. Да и сегодня, спустя пятнадцать месяцев после той ночи, вряд ли решился бы, но такой шанс никак нельзя было упускать: ведь это не Пашка Прохоров там, над облаками, не филателист Храмов и уж конечно не юный любитель фантастики, не помню, как его звать, из первой, кажется, школы, - им такая высота недоступна, да и ни к чему. Это - настоящие, такие, как Леонид, но поди найди их потом, на земле, превратившихся в обыкновенных пешеходов...
...Из облаков Леонид вынырнул, как выныривают из воды, из очень холодного и очень глубокого горного озера: оно питается льдами вершин и снежными обвалами, на его поверхности снуют мириады мелких ледяных иголочек, каждая норовит отыскать в теле пловца свободную пору и, найдя, впивается в неё сладострастно и тупо, а те, что не успели, суетливо тычутся вокруг, заталкивая счастливчиков всё глубже - до артерий, до рёбер, до самого сердца, и каждый вдох отзывается острой болью в парализованной холодом груди, в напряжённых мышцах живота, в недогруженных, изголодавшихся лёгких. Мокрое трико облепило тело, и было всё так же холодно, но по тому, насколько легче вдруг стал подъём, Леонид понял, что облака, наконец, остались внизу. Он с трудом перевёл дыхание и разжмурил глаза, готовясь увидеть звёзды и только звёзды, но увидел гораздо больше.
Прежде всего он увидел два огромных белых столба. Разнесённые на громадное расстояние друг от друга и освещённые острым светом луны, клубящиеся, толстые, эти столбы, всё увеличиваясь в обхвате, косо поднимались к мелким колючим звёздам, круто пригибались там, в немыслимой вышине, и расползались колоссальными бледными лопухами, рвущимися и постепенно теряющими чёткость очертаний, словно пытались и никак не могли создать ещё один, верхний облачный слой. Ещё несколько таких же столбов с полупрозрачными плоскими лохмами на гнутых вершинах смутно обозначались на горизонте.
Потом он увидел глубокие чёрные озёра на поверхности облаков: два сильно вытянутых эллипса, отделённых от серого взрыхленного слоя точной, как по лекалу проведенной границей. Основания белых столбов упирались в тяжёлую воду этих озёр, и фокус каждого эллипса был тем источником, из которого, клубясь и сверкая, вырывался белый холодный пар. Вдруг основание ближайшего столба размякло, стало оплывать, налилось изнутри нежным и розовым, а чёрное озеро вокруг него взбурлило беззвучно, озаряясь багровыми отсветами. Длилось это секунды, и, прежде чем озеро успокоилось, опять становясь непроницаемо чёрным и гладким, Леонид понял, что это факел Центрального товарного парка там, внизу, выплюнул очень большую и плотную капсулу газа, которая не успела сгореть у самой земли и донесла своё пламя до туч, вобравших в себя тяжёлую чёрную копоть.
Теперь, когда эти столбы и эти озёра оказались всего лишь ориентирами, смотреть на них стало неинтересно, и Леонид увлёкся игрой света и тени на поверхности облаков - они едва заметно двигались, переливались друг в друга, завораживали неопределимостью и текучестью своих очертаний, а потом Леонид увидел слева под собой три чёткие чёрные тени, которые кружились в непонятном хороводе, двигаясь быстро и резко, в ритме странного танца. Мысленно проведя линию от этих теней до ущербного диска луны на юго-востоке, Леонид, наконец, обнаружил их, летающих так высоко и беспечно; и радостно вздохнул полной грудью, готовясь окликнуть своих обретённых собратьев, но не окликнул, а наоборот, затаил дыхание, всматриваясь и вслушиваясь. Что-то настораживающее было в их движениях, одновременно резких и вялых - как у внезапно разбуженного, но ещё не проснувшегося человека. Что-то недоброе чудилось в звучании двух голосов, прерываемом кашлем и сердитыми вскриками. Они - все трое - бестолково кружились над Леонидом, поглощенные тайным смыслом своей игры (игры?), и один из троих почему-то молчал.
