Грэй Грин - Кетополис: Киты и броненосцы
«Дистанция шестнадцать с половиной!» – докладывают с дальномера. Отлично. Дистанция как раз для шестидюймовых…
Я поворачиваюсь, чтобы отдать приказ, – и ветер бросает мне в лицо раскаленную угольную пыль.
Под веками пылает багровым.
ШЛЮХА.
Я смаргиваю и продолжаю смотреть.
…Когда все закончилось, я подошел к Тушинскому.
– Я бы хотел научиться этому… этому танцу.
С минуту, наверное, актер смотрел на меня в упор.
– Киты не летают, дорогой Козмо.
Мне хочется врезать ему от всей души. Чтобы зубы рассыпались по паркету. Я холодно киваю и ухожу.
А завтра я его пристрелю.
7. Страж границыПока я рассказываю, Нахтигер молчит, помешивая в чашке серебряной ложечкой. Лицо бесстрастное. Потом он аккуратно кладет ложечку на блюдце – звяк. Я невольно вздрагиваю.
– Вы знаете, что я могу посадить вас под арест, Козмо? Вызову караул, и будете сидеть в своей каюте – причем, что интересно, целый и невредимый.
…Дистанция шестнадцать с по…
– Вы этого не сделаете, – говорю я уверенно – хотя уверенности у меня как раз нет.
– Да? – Нахтигер поднимает брови. – И почему же?
– Потому что вы меня не любите, Зеф. – Капитана передергивает. – Очень просто. Допустим, вы посадите меня под замок – дуэли не будет, верно. Но! Вы спасете не только мою жизнь – с этим бы вы еще смирились, – но и мою честь, господин капитан первого ранга. А это, пожалуй, единственное, чего вам бы не хотелось… Я правильно рассуждаю?
Молчание. Тиканье часов – веское, как удары колокола.
Нахтигер вдруг начинает улыбаться.
– А вы все-таки поразительный наглец, Козмо. Неужели вы считаете, – он наклоняется ко мне, – что это сойдет вам с рук? Затеять поединок накануне Большой Бойни! Вы вообще в своем уме? Или, может быть, вы забыли, что по этому поводу думает господин Канцлер? А? Вам напомнить?
Не стоит.
– Большая Бойня, – цитирую я. – Это та же война.
– Именно! Так что возьмите себя в руки и перестаньте дуться, как обиженный гардемарин. Козмо, – он смотрит на меня в упор. – одумайтесь! Убьете Тушинского в следующий раз.
После Бойни? На которой будет столько крови, что хватит мне на год вперед?
Я вспоминаю огромные черные туши, лежащие в красной воде. Они повсюду, насколько хватает глаз. Жуткая тяжелая вонь крови и мертвечины. Штиль. Океан спокоен. Ежегодное жертвоприношение свершилось.
Сотни. Тысячи мертвых китов.
Большая Бойня – это больше, чем война.
– А теперь послушайте, что по этому поводу думаю я, господин капитан. Дуэль состоится при любой погоде. Даже если мне придется добираться до места дуэли вплавь и стрелять, стоя по пояс в воде.
Нахтигер свирепеет:
– А если вас убьют? Как я пойду в бой без командира второго плутонга? Вы об этом подумали, дуэлянт вы мой любезный?!
Конечно, подумал.
– Офицера вашего экипажа сочтут трусом. Вы этого хотите, господин капитан?
– Мараться об вашу честь? – Нахтигер поднимает брови. – Увольте.
И все же он пытается.
– Последний шанс, Козмо. Откажитесь от дуэли.
– Не могу. Честь флота, вы ведь понимаете.
Я не хочу, чтобы это прозвучало как издевка, но уже поздно. Именно так оно и прозвучало.
Нахтигер с силой вдавливает кнопку звонка. Лицо серое, над верхней губой выступили капли пота. Пауза. Взяв себя в руки, он говорит:
– А вы, оказывается, редкостный зануда, господин Дантон. Прошу вас оставить меня в покое. Не сочтите за грубость… Да, войдите!
В дверях каюты появляется лейтенант Веселовский, мой давний приятель. Невозмутимый, словно блефующий игрок в покере.
– Вахтенный офицер!
– Слушаю, господин капитан.
– Отправьте… – Нахтигер пытается найти слово, не находит, – этого на берег. Чтобы через пять минут духу его на моем корабле не было! Все, свободны.
– Премного благодарен, господин капитан, – говорю я и салютую.
…Затем было долгое плавание в темноте, скрип уключин, сонные громадины броненосцев, бортовые огни, световые размытые пятна на месте города. В Кетополисе все еще ночь. Едва слышные, искаженные, доносятся звуки ресторанного оркестрика, играющего танцевальные мелодии.
– С чего старик на тебя взъелся?
Я пожимаю плечами.
– Знаешь, Краузе пропал. – Веселовский достает сигарету. Чииих! Спичка озаряет лицо с тонкими усиками, летит за борт. Чих, гаснет. Дым вырывается из тонких ноздрей. Лейтенант взялся меня проводить, поэтому считает нужным развлекать. – То ли опять взялся за старое, то ли еще что… Приходили его искать с «Леди Кетоники». Говорят, третий день уже не появляется. Черт знает что, если откровенно… Жаль очень. Ты его не видел?
– Нет, – говорю я.
В отражении покачивается белесый шлюпочный борт.
– Он хороший товарищ.
– Прекрасный.
Шлюпка с тихим плеском разрезает гладь Новой гавани. Весла взлетают и опускаются. Норд-ост гонит мелкую рябь. Матросы дружно вдыхают сырой пар, нагибаются, с усилием тянут весла на себя, снова выдыхают… Раз, и-раз. Холодает. Фонарь на носу закутан в белесый подрагивающий свет. Я провожу ладонью по влажному дереву. Мне не хочется сейчас разговаривать, хотя Веселовский – приятный собеседник, а Краузе…
Просто не хочу.
Почему-то мне кажется, что этот полет над волнами – последний в моей жизни. Что бы ни случилось дальше, на «Игефельд» я больше не вернусь.
А Краузе мне действительно жаль. Великолепный человек, но что-то в нем сломалось.
Словно в отлаженном часовом механизме – падение, удар, ни царапины, а внутри какая-то пружина соскочила и – все. Часы больше не идут.
Наверное, я скоро умру?
Может быть, даже завтра.
8. Маяк ТенестраУтро. Низкие серые облака тянутся над океаном.
Упрямый ветер пытается завернуть полы моей шинели. Гонит мелкие белые барашки и разбивает о берег. Зябко. Термометр утром показывал два градуса ниже нуля, барометр обещал, что будет дождь. Не знаю, о чем эти двое договорятся. Может быть, вызовут друг друга на дуэль?
Пар дыхания. Что-то я никак не могу согреться.
– Господа, – начинает распорядитель официальным тоном, – вам известны условия, вы их подписали и одобрили. Я напоминаю, что честь обязывает вас не делать никаких движений до моей команды «начинайте». Точно так же вы должны немедленно опустить пистолеты по команде «стой»…
Помедлив, он добавляет – уже от себя:
– Ну, с богом.
– Удачи, Козмо, – говорит Тушинский и улыбается. Это красивая улыбка. Мне хочется раскрошить ее рукояткой револьвера.
Я делаю шаг назад.
Внутри меня – холод. За все мои обиды должен заплатить Тушинский. Впрочем, почему бы и нет? Он действительно меня ударил, а при оскорблении действием кодекс допускает только один вариант…
