Юрий Леднев - Мать скорбящая
Это была его любимая тема. Ведь он был врачом-психологом и часто прибегал к подобным разговорам с пациентами… Вот и сейчас, видя, что семена доброй мудрости падают в благодатную почву юной души, он еще более воодушевился:
— Но счастливым можно быть только тогда, когда вокруг тебя живут счастливые, добрые, умные. Я не верю в счастье без ума и доброты. Среди несчастных счастливым быть невозможно. Убийцы не могут быть счастливыми! Природа не допустит этого. Убийцу полюбить нельзя. Он вселяет в сердце только ужас, презрение! Сохранять жизнь, а не уничтожать ее — вот закон разумного живущего! Родившийся на свет человек должен прожить все стадии — детство, юность, взрослость, старость. И все эти периоды жизни должны быть наполнены радостью от сознания — Я ЖИВУ! Счастье — это вся ЖИЗНЬ! — закончил он с пафосом свой монолог.
После его речи молодая мать сидела, задумавшись. Было видно, что обуревали ее отнюдь не легкие мысли! Помолчав, она мрачно произнесла:
— Если бы мы вот так же подумали о ее счастье, мы бы не допустили ее рождения!
— Как это… Почему? — растерянно спросил Глава, пораженный столь неожиданным поворотом ее мысли.
— Потому что она будет самым несчастным человеком за всю земную историю! — И губы ее задрожали.
— Объясни, пожалуйста… Я что-то не понимаю… О чем ты?..
— Во-первых, у нее не будет детства, — ответила мать.
— То есть?
— Очень просто. Детство — это игры со сверстниками, а сверстников у нее не будет. Никаких: ни счастливых, ни несчастных! И детских праздников у нее не будет…
Ошеломленный Глава Сената молчал и не знал, что ответить. Он лихорадочно искал утешение для матери. И нашел! По крайней мере, ему так показалось!
— Ты ошибаешься! — воскликнул он. — Ты не права! Как это «у нее не будет праздников?» Мы ей устроим такой детский праздник, какого не знала история! Какого не было не свете! Послушай! У нее скоро — день рождения. И мы по этому поводу устроим новогодний карнавал!
Глава так и сиял от своей спасительной идеи.
— Почему новогодний? — удивилась мать.
— А потому что день ее рождения мы объявим началом нового летоисчисления! И будет новогодний карнавал! Я наряжусь Дедом Морозом, а ты — Снегурочкой! Этот праздник станет ежегодным — с песнями, танцами, хороводами! Это будет небывалый праздник, грандиозный!..
— Где же мы возьмем хоровод? — резонно спросила она.
— Вот — они! — он подбежал к окну и указал на толпу.
— Хоровод в скафандрах и респираторах?! Да она испугается до смерти, как только их увидит! — возразила мать.
Но Глава не сдавался.
— Мы нарядим их разными зверюшками: зайчиками, кошками, зебрами и прочей живностью, которая была раньше на Земле. Сошьем костюмы. А респираторы закроем масками зверей… э… забавных зверюшек.
Она расхохоталась, представив в своем воображении этот странный хоровод.
— Звери! Зверюшки! Ха! Это им очень подходит!
Его неприятно кольнула ее насмешка, но он сдержался от упрека и продолжал фантазировать: — Мы построим ей детский городок — настоящий фантазиленд! У нее будет детство — праздник каждый день. Она не заметит отсутствия сверстников! Вот так! — И Глава, страшно довольный собой, весело поглядел на собеседницу.
— Может быть, — неопределенно протянула она. — Но это только для детства. А вот юности у нее не будет — это точно. Тут ее не обманешь никакими игрушками…
— Как это не будет? Будет и юность! — воскликнул он по инерции. Он хотел было уже изложить какую-то идею, но она перебила:
— Не обольщайтесь! Тут власть ваша бессильна! Здесь диктует свои законы природа. Наступит время любить! И кого она тогда, скажите, с замиранием сердца будет ждать тихими вечерами? Кто будет обнимать ее за плечи и шептать нежные слова? Те самые, от которых сладко кружится мир. Кто будет целовать ее в набухшие от весеннего цветения губы? Кто? Робот железный? Или бесчувственная компьютерная система? Н-е-т! Тут вы Юность не обманете! Живое чувство не подменить! — в отчаянии выкрикнула она. И закрыла ладошками лицо.
И, словно отзвук на ее отчаяние, Главе послышалась музыка. Она несла в себе какую-то вселенскую скорбь…
— Скажи: что, по-твоему, для женщины главное в общественном положении? — спросил он и, не дождавшись ответа, сказал: — Внимание, слава, почет, власть? Мы изберем ее королевой! Она будет править нами! — и, победно ликуя, взглянул на мать.
— Править? — она горестно улыбнулась. — Хорошенькая радость — править толпой дряхлых, желчных старух и стариков. Они будут болеть и умирать. Сначала они побалуют ее вниманием… А потом умрут! Все! Все! А она останется одна. Одна-одинешенька на всем белом свете. Одна среди могил. Я тоже умру и стану могилой… Бедняжка моя! — Она запричитала: — Одна! На всю планету! На всю Вселенную одна! И не услышит человеческого голоса! И не увидит живого лица! Ни одного! Это ужасно! Ужасно! Ужасно! — И она, повторяя это «ужасно», с горьким плачем рухнула на пол.
Глава был потрясен истерикой, против которой у него не было аргументов. И снова, прорываясь из глубины памяти, прозвучала скорбная мелодия. Ее страстно и печально пел детский хор… О какой-то великой и неизбежной утрате… Мелодия грянула мощно, захватила и напомнила далекие дни юности…
«Мать скорбящая стояла…» — с грустью подумал Глава, взглянув на стоявшую теперь перед ним на коленях женщину, и подивился великому провидению гения, нетленности духа его таланта, пробивающего память веков.
Мелодия оборвалась, ее перебил плач. Да, это плакала молодая мать.
— Подожди, не плачь! Зачем лить слезы? Слезы не помогут, — попросил он ее и, как от боли, сдавив ладонями виски, сказал твердо и убедительно: — Ты должна пойти со своим ребенком к людям!
Она, перестав плакать, глянула на него, как на помешанного.
— Что… что вы сказали? — с недоумением и страхом спросила она.
Глава снова повторил:
— Иди с ребенком к людям. Это единственное спасение для твоей дочери. С тобой она будет несчастной. На людях ей не придет в голову мысль об одиночестве. Неси ребенка к людям!
Мать оцепенела.
А он подумал:
«Чего же я от нее требую? Жертвы? Во имя спасения? Чего? Жертва для спасения людей… (Мелодия вновь зазвучала мощно). Но это было тогда. Тогда можно было и было кого спасать. А сейчас — жертва ради жертвы? Нет! Какая же может быть жертва, если рвется последняя ниточка жизни всего человечества!»
Мелодия оборвалась. Там, где были чувства и разум, где были рассуждения, оцепенело какое-то жуткое и безысходное безмолвие…
И вдруг, разрушая это молчание, этот озноб ума и сердца, с улицы донесся какой-то вскрик. И вслед за ним раздался взорвавшийся гул толпы. Гул разрастался. Вот он заполз во Дворец. Перекинулся в приемную. И в ответ ему в приемной раздались вскрикивания, возбужденный людской говор… «Не бунт ли?» — испугался Глава Сената.
