Иннокентий Сергеев - Библиотека
Я остался один.
Глава седьмая
ветер гонит обрывки их писем по коридорам холодных стен ночных улиц, они как снег, они как крылышки мёртвых уже бабочек. Это свойство бумаги вспыхивать от объятий огня. Те, кто жгут письма на тёмных кухнях чужих квартир, где за стенами кто-то, всегда кто-то
И что теперь делать? Куда идти? Я прошёлся вдоль дома. Вернулся к подъезду. Прошёлся снова. Так, только спокойно. В гостиницу. Поздно - ни одна справочная уже не работает. Не так уж и поздно, просто темно. Темнеет рано. Позвонить. Позвонить и спросить, как добраться до гостиницы. Я отдохнул, доберусь. Или взять такси. По-дурацки получилось, но ничего. Поздно уже, конечно. Но ничего, не останусь же я ночевать на улице. Я остановился. От подъезда отделились две чёрные фигуры. Сердце сильно забилось. Идут ко мне. Я медленно попятился. Идут ко мне! Я развернулся и бросился бежать. Я оглянулся. Они догоняли меня. Я побежал. Не разбирая дороги, мимо окон, подъездов, стен, водосточных труб, изгородей, скамеек, деревьев, мусорных баков... Я выбежал на улицу. На остановке стоял автобус, уже до отказа набитый, но я успел в долю секунды ввинтиться в него, людская масса сомкнулась за моей спиной. Кто-то ругнулся. Дверцы с шумом захлопнулись. Я перевёл дыхание. Автобус задрожал, как будто раздумывая, стоит ли возиться с эдакой прорвой народа, и не проще ли сломаться и вывалить их обратно на остановку, пыхнул, поднатужился и тяжело покатил. Толпа расслабилась. "Вы не выходите на следующей?" Я пробрался в середину салона. Сильно тряхнуло. "Извините". "Ничего, ничего". Я стал осматриваться. И вдруг... Нет, невозможно! Я увидел своих преследователей. Сначала первого - он терпеливо и сосредоточенно пробивался ко мне сквозь толпу по салону. Теперь я мог рассмотреть его - белесые волосы, узкое, серое при этом свете лицо, тонкие губы, стоячий воротник, торчащий из-под пальто. Повернув голову, я увидел второго - рыжеволосый и некрасивый. Он перекрыл мне путь к бегству. Они становились всё ближе. Но как, великий Боже, они успели! Записная книжка. Записная книжка. Там, в заднем кармане брюк. Достать её. Так. Теперь зажигалку. Быстрее. Не уронить Я щёлкнул зажигалкой. Там, внизу, язычок пламени лизнул влажноватую бумагу. Обожгло пальцы. Я едва не вскрикнул. Я уронил книжку и наступил на неё ногой. Уже совсем близко... Дым. - Пожар!!! Мелькнуло и тут же исчезло, утонуло растерянное лицо моего преследователя. Толпа забилась в панике. Женщины визжали. Заколотили по стёклам. "Я видел, это сделали вы!" Водитель ударил по тормозам, автобус швырнуло. Кто-то орал мне в ухо: "Зачем вы это сделали?!" Дверцы открылись. Меня понесло потоком. Я спрыгнул на тротуар. Бежать! Я побежал. По набережной мимо фонарей, неоновых вывесок, мимо освещённого голубыми огнями моста... Берег резко ушёл влево. Улица. Другая улица. Переулок. Длинные, тёмные здания, ни единого фонаря. Я не мог бежать больше, ноги подкашивались. В груди билась боль, я дышал, широко открыв рот. Они ищут меня, через минуту? Они будут здесь. Нельзя останавливаться. Я оглянулся. Издалека доносился приглушённый гул ночной улицы. В темноте пахло сыростью. Окон нигде не было. Я закашлялся, и почти немедленно во тьме вспыхнула полоска жёлтого электричества. Я вжался в стену, задыхаясь от беззвучного кашля. Дверь открылась шире. Из неё вышла женщина. Она остановилась и стала внимательно вглядываться в темноту. Сейчас она заметит меня. Я вышел на свет. - Мадам... Она резко повернулась ко мне. - Мадам,- сказал я.- За мной гонятся. Помогите...- я никак не мог справиться с голосом. Она молчала. - Я умираю, мадам! Помогите. Она медленно кивнула. - Я могу войти? Сюда? Она снова кивнула. - О!..- я не мог говорить Я вошёл в дверь, чуть не плача от усталости и облегчения. Передо мной был длинный, узкий коридор с множеством дверей. В первый миг я зажмурился от яркого света. Горели лампы. - Ваша комната номер триста двадцать шесть. Я обернулся. - Идите же,- сказала она. Она закрывала дверь на засов. - Да, конечно... Я пошёл по коридору. Я шёл. Мимо проплывали номера дверей, чёрные на белых табличках: 271, 273, 275, 276, 278........ Я шёл не останавливаясь. .......................326. Я остановился. - Триста двадцать шесть,- вслух сказал я. Я осторожно отворил дверь. Можно? Пустая комната, похожая на келью. Кровать, тумбочка. Окна не было. По верхнему краю стен змеилась лампа ртутного света, очерчивая потолок с трёх сторон. Было светло и зябко. На сетке кровати лежал неопрятного вида матрас. Я повалился на него. Кровать капризно скрипнула. Я закрыл глаза. Скоро я уже спал.
Проснулся я оттого, что кто-то резко тряс меня за плечо. - Вставай. Я открыл глаза. Поднял голову. Комната была пуста. Тот, кто разбудил меня, уже ушёл. Я посмотрел на дверь. Замка на ней не было. Ни шпингалета, ни крючка - ничего. Я лежал, силясь сообразить, где я нахожусь, и что сейчас, утро или вечер. Кто и зачем меня разбудил? Я насквозь продрог. Тело тихонько ныло. Наконец, стряхнув сонное оцепенение, я поднялся с кровати и вышел в коридор. Из своей комнаты...
Глава восьмая
номера дверей казённых приютов переменчивы как звуки чужих голосов, они не зовут остаться или уйти; кто придёт сюда после нас? Они всегда остаются пусты, мы всегда остаёмся
По коридору шли люди. Они выходили, каждый из своей двери, выключая в комнатах свет. Двери хлопали, скрипели или закрывались бесшумно, со всех сторон слышалось шарканье ног, покашливание, негромкие голоса. Я направился туда же, куда шли все. Те, кто пришли раньше, уже стояли в очереди у закрытого окошка раздачи. Очередь тянулась вдоль стены холла, заставленного столами и стульями. Кто-то занимал место за столом. Я встал за крайним; те, кто подходили, вставали за мной дальше. Никто не шумел Окошко открылось, очередь затопталась и пошла быстро. На завтрак был кипяток, два куска плотного серого хлеба и миска каши, которую все торопливо хватали горячей, рассчитывая на добавку. Мне добавки не досталось - слишком медленно ел. Голоса сделались оживлённее. После завтрака все вышли на улицу. Я вышел вместе со всеми. Было ветрено и темно. Многие закурили. Мы вышли к реке. От чёрной воды тянуло холодом. Стало тоскливо. Разговоры один за другим гасли. Все притихли. Следующие два часа мы перетаскивали тяжёлые мешки с катера в пакгауз. Я был новичок и старался не отставать от других. Наконец, разрешили перекурить. У меня не было сигарет, и я бродил в одиночестве. Стало совсем тоскливо. Кто-то заметил меня и предложил мне свою пачку. Я был почти растроган. Работа пошла веселее. Перекуривали раз в два часа по пятнадцать минут. Я ждал, когда будет обед. После обеда снова работали. Когда я вернулся в свою комнату, на матрасе лежала подушка, наволочка, две простыни и шерстяное одеяло, пахнущее псиной. Рядом на тумбочке лежали две пачки сигарет, спички и полотенце. Я так устал, что заснул почти сразу же. На другую ночь я уже знал, куда идти. Мы снова таскали мешки. И ещё много ночей. Потом были коробки с консервами. По этому случаю на обед выдали дополнительно по кусочку селёдки. Те, кому достались хвосты, были недовольны и вполголоса возмущались. Кто-то заявил, что любит хвосты. Работали молча. Через ночь курящим выдавали по две пачки сигарет. Некурящим ничего не выдавали, поэтому курили все. Прошло двести ночей. Меня уже давно перестали будить. Я просыпался одним из первых и успевал занять очередь так, что почти всегда получал добавку кашу или картошку, что было. Прошло ещё четыреста ночей. И ещё двести. Я так и не сошёлся ни с кем. Иногда перебрасывался парой-другой фраз. Про меня никто ничего не знал - я не рассказывал. В карты я не играл. Однажды я заболел и четыре ночи не вставал с кровати. Мне приносили еду и какие-то таблетки. Я пил. На пятую ночь ни еды, ни таблеток не принесли. Тогда-то я и пошутил, что меня подняло лечебное голодание. Кажется, это был единственный раз, когда я сказал свою фразу громко, для всех. Над шуткой смеялись. После этого ещё долго, если кто-нибудь болел, о нём спрашивали: "Всё голодает?" Всего было восемьсот восемьдесят шесть ночей. Я знаю это точно. Дело в том, что за ночь я выкуривал девятнадцать сигарет - пачка минус одна сигарета; таким образом, от каждой пачки у меня оставалось по одной сигарете. В итоге я собрал сорок четыре пачки - четыре полных блока плюс четыре пачки,- и ещё шесть сигарет. Итого восемьсот восемьдесят шесть. И все пропали!
