Лариса Захарова - Плиозавр-45
Перчини вывел машину из гаража с твердой уверенностью, что сегодня он получит подорожные, во много раз превышающие расход на бензин, затраченный на путь к вилле Хальта и обратно, ведь ему пришлось сгонять туда трижды, все никак не заставал хозяина.
Наконец садовник, отворивший калитку, молча кивнул и впустил его. Но в дом Перчини не пригласили. Садовник привел его в поросшую одичалым виноградом и плющом беседку и оставил одного. Вдруг Перчини услышал легкие шаги, сквозь зелень что-то забелело, в проеме показалась белокурая головка. Девушка улыбалась, что-то пробормотала на языке - Перчини был готов поклясться чем угодно - он не слышал такого языка ни разу в жизни, - и убежала. Поздоровалась она или о чем-то предупредила? Она, конечно, не итальянка, даже самые светлые венецианки темнее ее. Скорее всего с севера. Но зачем она приходила? Что сказала? Перчини, раздумывая, не заметил, как перед ним появился Хальт.
- Добрый день, сеньор, - Перчини по-солдатски вытянулся перед Банкиром. - Славная у вас дочь...
- Доброе утро, это не дочь, в чем дело? - тяжелый недоверчивый взгляд сковал Перчини.
- Не могли бы мы... - забормотал он, - поговорить так, чтобы...
- Здесь некому нас слушать. В чем дело? Перчини невольно перешел на полушепот:
- Если я не разучился понимать кое-что в людях и разбираться в этой жизни, вас собираются шантажировать, сеньор...
В мясистом, холеном, почти бесцветном лице Хальта ничто не дрогнуло.
- Я никого не боюсь... - Хальт отвел глаза, и Перчини испугался, что их разговор сейчас закончится.
- О, выслушайте меня! Этого Дуайнера, американца, я знаю еще по Лас-Вегасу. Он большая теперь птица, а большим пройдохой был всегда. Он явился ко мне и стал требовать - нет, он мне угрожал! - чтобы я уточнил, так сказать, не имеют ли наши люди отношения к этому делу, о котором пишут в газетах... Ну, о русской из галереи Уффици...
- А при чем здесь я?
- Я думаю, вопрос о девушке был первой поклевкой. Какое дело Дуайнеру до русской?
- Короче, Перчини, - Хальт поморщился, - мне тоже нет до нее никакого дела.
- Минуту, сеньор. А потом... Он спросил о вас Понимаете?
Хальт вяло пожал плечами:
- Мной и моей фирмой интересуются многие. Я плачу хороший процент, и все, у кого появляются деньги, естественно...
- Да нет. Он знает, что мы... - Перчини свел тонкие пальцы и попружинил ими рука об руку. - Хочет, чтобы я свел вас. Я, конечно, отказал. - Итальянец снова поежился под тяжелым взглядом Хальта. - Дуайнер показал мне фотографию и спросил, не вы ли это. Я ответил, что нет.
- Что, - усмехнулся Хальт, - меня снимали, когда я обнимался с черной Джильдой в твоем заведении?
- Сама по себе фотография некомпрометирующая. Это портрет в полуфас человека в спортивной шапочке, как у конькобежцев. А тут, - Перчини зашевелил пальцами у шеи, - такое, как у водолаза, ну, аквалангиста, гидрокостюм... На плечах, похоже, погоны белые...
Хальт отшатнулся, будто Перчини дал ему под дых Итальянец и сам испугался.
- Как выглядел человек на фото? Лицо! - Перчини видел, как бесцветные глаза Хальта вдруг начали медленно наливаться кровью.
Перчини показалось, что язык перестает его слушаться:
- Ну, нос с такими... выпуклыми ноздрями...
- Вывороченными?!
- П-похоже, - пролепетал Перчини и подумал: "До чего страшный взгляд у подлеца..." - Глаза узковатые, но не маленькие.
- Здесь, - Хальт провел ногтем по скуле, - здесь есть шрам?
Перчини задумался. Пожалуй, шрама он не видел, да и качество фотографии... Он отрицательно покачал головой. И вдруг спохватился:
- Такое впечатление, что бровь, та, что к зрителю, будто подбрита, укорочена.
Хальт закрыл глаза и с минуту сидел молча. Перчини боялся дышать. Он ничего не понимал.
- Так... Американец, как его там, уверяет, что это я?
- Да. Он даже скорее действительно уверяет, а не спрашивает. Это-то меня и заставило предупредить...
Хальт поморщился, слегка помассировал грудь. "Я всегда говорил себе, что мое дело - деньги, - горько подумал он. - Зачем мне понадобилось лезть в эту грязь... Захотелось стать фигурой или от Вернера заразился верой в наше с ним всемогущество? Какая чушь! Сколько лет жили спокойно! И вот. Где я ошибся? Эта ложа... Но не ее первую я финансировал. Поначалу им ничего, кроме денег, не надо. А теперь? Это сумасшедшие, им ничего не стоит сунуть нож под пятое ребро! Вот и этот... сморчок... сидит, а глаза горят, и дышит как пантера! Что же теперь делать? Как откупиться?
А если это не шантаж, а провокация? Естественно, Перчини раскусить ее не смог. Если американцу нужен не я, а Вернер? Но откуда у него фото Вернера? Когда я видел Вернера последний раз? Всего четыре дня назад. Что случилось за это время? Когда я приехал к нему, пляж был пуст. Ни единого человека на дороге. Ни одной высокой точки вокруг, откуда можно было наблюдать. Вот, значит, к чему привела его любовь к дешевым эффектам! Белокурая бестия, стопроцентный ариец, мессия! Черт бы его побрал!" Хальт глубоко вздохнул. В груди, слева, отпустило.
- Меня, - сказал он Перчини, - это дело не волнует. Сидите здесь. Я вернусь. - Мелкой походкой Хальт вышел из беседки. Перчини, озадаченный, снова ждал, прислушиваясь к звукам в саду. Но вокруг все было тихо.
Хальт появился минут через двадцать. В руках он держал два конверта: с фирменным знаком и простой, белый.
- Это, - протянул он Перчини конверт, - вам. За хлопоты.
"Толст конверт", - невольно отметил итальянец.
- А это, - Хальт протянул конверт с маркой фирмы, - бросьте в почтовый ящик, но не отсюда, лучше в Риме.
Перчини, скосив глаза, прочитал адрес на конверте. И нахмурился, чтобы спрятать удивление, - на конверте был римский адрес Мастера, притом адрес домашний, которым пользовались избранные.
- И передайте американцу, - добавил Хальт, - пусть не валяет дурака. Я к тому же уезжаю. Далеко. И надолго. Можете довести до его сведения этот факт. Все. - Хальт в упор посмотрел на Перчини, и тот попятился, бурча все известные ему формулы вежливости. Хальт же демонстративно повернулся к нему спиной. Тогда и Перчини выпрямился и, похлопывая себя по карману, утяжеленному конвертами, пошел по гравийной дорожке к калитке. Он видел ее, украшенную шпалерными розами. Он уже протянул руку, чтобы открыть массивную дверцу, когда почувствовал у локтя легкое прикосновение. Рядом стояла девушка в белом платье. Но сейчас она не улыбалась. Она смотрела строго и, как показалось Перчини, умоляюще. Она заговорила на своем языке - округлом, льющемся, она явно о чем-то просила, а может быть, пыталась объяснить. Начала помогать себе руками, видела, что ее не понимают. Нахмурилась, глаза сверкнули, будто от слез. И тут из-за кустарника вышел худой бритый садовник. Он молча распахнул перед Перчини тяжелую калитку, осторожно взял под руку девушку и повел ее прочь. Перчини глянул им вслед. Фигурка в белом платье удалялась, но вдруг девушка обернулась, и опять в ее лице появилось что-то умоляющее. Резкое движение садовника - и она вновь покорно побрела. Только очень низко опустила голову.
