Геннадий Прашкевич - Агент Алехин
— А дурак он и есть дурак. — Пенсионер Евченко никак не склонялся к сочувствию. — Настоящий человек, Алехин, имеет право на всеобщее счастье только в том случае, если он не рассматривает всех других людей как средство для достижения своего личного счастья.
И объяснил:
— Посадить дерево, Алехин, воспитать тихого ребенка, оплодотворить одну отдельно взятую верную женщину — это, Алехин, еще не все. Это, Алехин, каждый умеет. Под освобождением человека мы, материалистические философы, имеем в виду не просто освобождение от всех форм духовной и материальной зависимости, но еще и от всех форм зависимости от самой природы.
Пенсионер увлекся.
А Алехин почему-то вспомнил металлическую игрушку, навязанную ему алкашами Заратустры Наманганова. Ведь точно заржавеет рак в кармане сырой ветровки… И зачем сдалась пенсионеру «Лоция Черного моря»?..
— …когда миллиарды и миллиарды самых различных пониманий сольются воедино, — вдохновенно пел пенсионер Евченко, — и образуют некую единую гармонию, подобную гармонии музыкального эпического симфонического произведения, вот тогда, Алехин, наступит счастье и для тебя лично.
— А для вас?
Пенсионер Евченко обиделся.
Он даже замахал маленькими, покрытыми коричневыми пигментными пятнышками лапками, но Алехина это не смутило. Он хорошо помнил главное правило страхового агента: какую бы чепуху ни молол клиент, выслушивать его надо терпеливо и до конца. Пусть размахивает пигментными лапками, никогда не перебивайте клиента. Смотрите ему в глаза. Улыбайтесь. Даже если он вам противен, улыбайтесь. Клиент не говорит ничего путного? А вам-то что? Дайте ему выговориться, он станет податливее.
Алехин вздохнул.
— Счастье счастьем, Кузьма Егорыч, а вот меня вчера возле собственного дома чуть алкаши не побили. — Он знал, что пенсионер Евченко, как любой смертный, с интересом относится к таким историям. — Полный беспредел, Кузьма Егорыч, — пожаловался Алехин, с подозрением поглядывая на «Лоцию Черного моря». — Алкашам дай волю, они и море подожгут.
— А что? И подожгут, — горячо откликнулся пенсионер.
И вдруг полез суетливо в какие-то бумаги, кучей сваленные на письменном столе:
— Я раньше думал, что не горит море. А оказывается…
— Что оказывается?
— А ты вот сам почитай. Вот бери, бери. Это вырезки из газеты. Из большой газеты. — Пенсионер Евченко, как суетливый паучок, бегал по комнате. — Да возьми, возьми с собой, вернешь потом. А то держишь меня за этого… — Он не решился произнести вслух задуманное им слово. — Вот почитай. Тебе такое в голову прийти не могло. А это научный факт!
XV
Алехин и на этот раз ушел от пенсионера ни с чем, только с газетной вырезкой.
Это его разозлило. Встречу алкашей — побью, решил. Или позову сержанта Светлаева…
Пива выпить…
Дверь открыл сам сержант милиции.
— Как служба?
— Нормально.
— Как здоровье?
— Нормально.
— Как жена?
— Нормально.
И все такое прочее.
Здоровенный плечистый сержант Светлаев был в милицейской форме.
Обычно встречал в потрепанном спортивном костюме, а тут в полной форме. Наверное, вернулся с дежурства. Крепкий, волевой, как глыба гранита. Много подумаешь, прежде чем бросишься на такого крепкого и волевого сержанта.
— Проходи.
— Да нет. Бери канистру и пошли. Пивка купим. — И пошутил: — Дома у меня рак есть.
Странно, но о раке он упомянул с неким холодком в груди. И мысль о том, как удивится сержант, увидев, что рак металлический, тоже почему-то не развеселила Алехина.
— Рак?
— Ага. Вот такой.
— Рак — это нормально.
В сущности, Алехин не разделял мнения сержанта, но слово уже вырвалось. Он еще раз показал на пальцах:
— Вот такой.
— Нормально, — кивнул сержант. — Значит, очищаются наши водоемы.
— Вовсю, Сема.
— А мы власть ругаем.
— Ага, Сема.
— Я раков ловил на Ладоге, — вспомнил сержант. — Нормально. — И неожиданно приуныл: — Только в командировки далеко не посылают. Так… Куда-нибудь рядом…
— Это куда же? — полюбопытствовал Алехин.
— Служебная тайна, — твердо отрезал сержант.
В комнате зазвонил телефон и, как все у сержанта, звонок показался Алехину твердым и волевым.
— У аппарата, — твердо сказал сержант Светлаев.
И твердо удивился:
— Гражданин Алехин? Присутствует гражданин Алехин.
И еще больше удивился:
— Есть передать трубку гражданину Алехину!
И поманил страхового агента пальцем.
— Меня? — не поверил Алехин.
И услышал в поднесенной к уху трубке мощное чужое дыхание.
И услышал чужой, страшный до паралича, а оттого чрезвычайно убедительный голос: «Горит, Алехин, море… Горит…» И почти без перехода: «И место жительства сменишь…»
Пискнуло и пошли глухие гудки отбоя.
Розыгрыш, с противной тоской подумал Алехин. Сонька, наверное, подбила своего глупого речника. Не зная, что сказать, пояснил туманно:
— Это, Светлаев, из обменного бюро… Я тут занялся обменом… Есть, говорят, варианты… Вот звонят…
— А зря, — твердо отрезал сержант. — Домашние номера сотрудников МВД не подлежат разглашению.
— Какое ж тут разглашение?
Подозрительно поглядывая то на Алехина, то на замолчавший телефон, сержант Светлаев переоделся в штатское. Сейчас даванем пивка, успокоимся, подумал Алехин. А рак это шутка. Он нам не по зубам.
XVI
Пивные киоски или не работали, или запасов пива не имели.
— Хоть на Чукотку езжай, — рассердился сержант.
— Почему так далеко? Светлаев не ответил.
Стоял насупясь.
Всерьез настроился на отдых, а тут…
— Вот посмотри, — сказал Алехин, не желая длить молчание. — Видишь, мой домик, а за ним пустырь?
— Нормально. Мой участок.
— Гнусное местечко.
— Это почему?
— Меня вчера трое там встретили.
— Кореша?
— Какие кореша! Алкаши. Унизили всяко, загнали в лужу. Нагнули, можно сказать. Сапогом пинали в лицо.
— Сапогом?
— Ага.
— А следы побоев?
— Что? — не понял Алехин.
— Следы побоев где?
— Ну, следы… Это…
— Не нравишься ты мне сегодня, Алехин. Жизнь, она, конечно, сложная. Вот по статистике, есть такие города, где каждая вторая женщина изнасилована. Так даже в тех городах не так финтят, как ты.
— То есть как это каждая вторая? — опешил Алехин.
— А вот так.
— А если в таком городе живут три сестры?
— Считай, две уже изнасилованы. Или одна, если повезет, — твердо объяснил сержант Светлаев. — Зависит от последовательности. Нормально. Если одна за другой стояли, то одна или две обязательно изнасилованы.
