Анастасия Дубинина - Сказка про каштан
А душа его вышла из плоти и увидела тропку, посыпанную ярко-белым светящимся песком. Вела эта тропка в полной темноте, будто бы через лес, но это был другой лес, черный, и деревья так плотно сомкнулись вдоль дороги, как будто это были стены. И Айрик пошел по белой горящей тропе, и не было в черном небе ни луны, ни звезд - одна только тьма...
"...- Он хочет спастись. Пойми же ты, рыба холоднокровная - он больше хочет спастись, чем жить!..
- А я ? - фэйри подняла свое острое личико с двумя черными дырами глаз, которые, казалось, росли и приближались к мальчику. Сейчас она стояла на мелководье, ярко белея нагой кожей, и волосы ее, концами растворяясь и сливаясь с водой, клубились сухой пеной. Внизу от них дыбились маленькие бурунчики.
Она нагнулась вперед - совершенно нечеловеческим жестом, как змейка, и Айрик собрал всю свою силу воли, чтобы не отшатнуться. Только пальцы его крепче стиснули фляжку со святой водой.
- Ты? - он надеялся, что голос его звучит твердо и презрительно. Что голос его не дрожит. - Что ты хочешь этим сказать, ты, нелюдь?..
- Слушай меня, однодневка. Неужели вы не умеете слушать никого, кроме себя?..
Голос ее, высокий, странно картавящий, не мог исходить из человеческого горла. Но нотки, которые в нем прозвенели, Айрик узнал, как человеческие - печаль, усталость, боль. (Не поддавайся, отчаянно одернул он себя, это же эльф, нелюдь, им никогда нельзя верить... ) только один жест больно цеплял его, надрывая сердце - тоненькие пальцы ее руки все время вертели, теребили надетое на указательный мягкое колечко Эйриковских волос...
- Да, однодневка, я тоже хочу спастись.
-Чего ж тебе терять? - прошептал он, завороженно следя за трепетом пальцев крошечной, ему по плечо, девушки - жившей здесь, наверное, еще до того, как дед его деда запищал в колыбели...
- Мне? Мою душу.
...- У вас же нет души, - ляпнул Айрик пораженно - и тут же пожалел об этом. Фэйри сделала шаг назад, в воду, и из ее черных глаз изливалось такое ледяное презрение, что мальчика протрясло. С чего я взял, что она похожа на девочку? - мелькнуло у него в голове. Скорее уж на старушку...
Даже ее тело, не знающее человеческого стыда, а потому смущения и не вызывавшее, не могло обмануть. Это была девочка-старец, умное и чуждое, и очень несчастное существо, протянувшее ему руку через бездну.
- Прости, - быстро сказал Айрик, поражаясь сам себе. Мог ли он подумать, что, придя спасать брата любой ценой, будет болеть сердцем о нелюде, чьими кознями оный брат погублен?.. - Прости... фея. У вас есть душа, я знаю. То есть не знал, но... знаю теперь.
Она к тому времени уже погрузилась в воду по грудь и отвечала, не поднимая глаз:
- Мне не нужны твои извинения. Ты не можешь помочь мне.
- Но как? - вскричал Айрик, и внезапно пробудившееся эхо разнесло его горесный голос над водой. - Мой брат мог бы помочь тебе?.. Что нужно сделать?..
- Если кого-то из нас... полюбит человек, - голос феи стал совсем тихим, она говорила, низко склонив голову, и вода съедала ее слова. Человек... Существо с краткосрочным телом и вечной душой... Тогда, дойдя до Сердца Мира... Сердца Мира, Предела Стремлений... Места, где спасенный обретает всю свою любовь... То, что он приносит с собой, обретает там бытие. Ты не поймешь этого, человек... Но это так и есть. Человек может принести с собой в Сердце Мира... и любого из нас. Только если он воистину любит... И позовет по имени - там, на Пределе Стремлений... Тогда я могла бы быть там. Ибо для спасенной души не может быть недостач. И твой брат мог бы... Но он не захотел. Не захотел, и теперь убивает свою любовь, сочтя ее темной, и мы не сможем встретиться там... Это безнадежно, безнадежно, безнадежно.
Она говорила, мягко покачиваясь, обняв себя за плечи, и странные ее волосы - длина которых всегда была ровно до глади воды - мягко пенились среди кувшиночных листьев. Голос ее иссяк, перейдя в какое-то тихое журчание, и Айрик внезапно понял, что она плачет. Прозрачные слезы катились по ее лицу, ничуть не меняя его выражения, как не бывает у людей, и жемчугом сыпались в воду, не оставляя на ней кругов.
- Я скажу ему! - крикнул Айрик, пронизанный холодом ее горя до самых костей - нет, еще глубже, до самой души. - Я скажу... Если ты рассказала мне правду про Короткий Путь, и я догоню его - то я...
Но не было уже девы над водой, она без плеска ушла в глубину, и последнее, что успел подумать Айрик, глядя на еще колеблющиеся кувшинки это что слезы у нее, должно быть, пресные на вкус, как озерная вода...
Он сел, привалясь спиной к каштану. Я могу умереть, подумал он, я очень не хочу и боюсь, но так может случиться. И те, кто найдет меня здесь, подумают, что я покончил с собой, и похоронят меня вне церковного двора, как изгоя... И никто никогда не узнает, что так действительно было надо. Но ты же не трус, сын Хенрика, спросил его кто-то изнутри груди, и этот голос был строг. Ты ведь знаешь, что так придется поступить, и неважно, что будет после этого.
Нет, я трус, беззвучно крикнул Айрик, сжимаясь на земле и презирая себя всем сердцем. Он как бы видел это со стороны - свою пресмыкающуюся в корнях фигурку и огромную, бледную луну над лесом, ее искаженное зовом лицо, обращенное в высоту... Я трус и сын труса, но я сделаю это, и будь я проклят, если остановлюсь. Я не посрамлю меч своего отца.
Мальчик обнял каштан за шершавый ствол и затрясся в рыданиях. Ему было всего четырнадцать лет, и он очень боялся. Более всего он боялся, что окажется неправ.
- Каштан, каштанушка, каштанчик... - прошептал он, чувствуя к дереву нечто вроде любви - он, как-никак, был их с Эйриком побратим. И побратим по ощущению старший, могущий защитить. Потом он вытер мокрое лицо о кору, не заботясь о том, что мог перемазаться и ободраться, и, все еще всхлипывая, потащил из ножен меч своего отца.
(Не посрами, сказал в уголке сознания дядя Эдерик, выходя на миг из тени, и снова скрываясь в тень. ...Мою душу... - напомнила девушка-фэйри, поднимая белый, как у утопленницы, худенький палец с волосяным колечком...)
* * *
...Айрик вытянул меч из ножен и, стиснув зубы, полоснул себя по сгибу руки. Там, где тянулась белая полоса прошлого шрама. Порез оказался слабым и не сразу набух кровью. Айрик застонал от безнадежности ("Крови должно вытечь не много, но и не мало, ровно столько, чтобы встать у черты, не переходя ее... Ты должен потерять сознание, но остаться в живых..."), перекрестился и полоснул еще раз. На этот раз кровь потекла обильно и такими сильными толчками, что едва не залила Айрику колени. Он лег навзничь, отстранив подальше порезанную руку, чтобы не запачкать себе всю одежду, закрыл глаза и стал считать. Сквозь теплый пульс боли он слышал свой мерный внутренний голос, вместо цифр уже называющий какие-то слова, кажется, стихотворные, кажется, какую-то балладу, которую пел менестрель на давнем пиру, когда Эйрик еще был
