Джек Уильямсон - Золотая кровь
Дважды за последние шесть дней тропа черепов приводила путешественников к скудным источникам, едва сочившимся горькой водой. И за все это время караван не встретил ни одного живого существа.
Позади остались и быстроногие газели, и гиены, и хищные шакалы, временами забредающие на окраины пустыни. Здесь, в самом сердце безжизненных песков, не росли ни тамариск, ни акация, ни верблюжья колючка. Даже пауки, муравьи, скорпионы и прочие пустынные жители и те куда-то все исчезли. Пропали и чернокрылые грифы, сопровождавшие путников первые пару дней за Джабаль-Хербом.
Уже вечерело, и караван разворачивался, готовясь расположиться на ночлег. Вот тут-то Прайс и увидел белого верблюда.
Прекрасное белоснежное животное стояло на вершине бархана в паре миль от каравана. Его стройный, одетый во все белое всадник, похоже, наблюдал за караваном.
Прайс поспешно потянулся за биноклем, но едва успел поднести его к глазам, как всадник исчез за гребнем бархана.
В это время Прайс и Фархад как раз пытались найти взаимоприемлемое решение очередного мелкого конфликта, которые то и дело возникали в экспедиции. Воровские наклонности арабов и издерганные нервы белых не способствовали тихой и спокойной жизни. На этот раз Мэсон, маленький лондонец-пулеметчик, набросился с кулаками на Хамида. Он обвинял араба в том, что тот на привале вытащил у него из кармана золотые часы и еще кое-какие мелочи. Хамид, у которого и в самом деле обнаружились названные предметы, утверждал, будто нашел их на песке, когда караван уже покинул лагерь. Он даже представил несколько явно небеспристрастных свидетелей, якобы видевших, как все было.
Рядовой конфликт, но для разрешения его требовалось проявить и такт, и дипломатичность. Бедуины уже успели установить шатры, когда наконец мир был восстановлен. Мэсон получил назад свои вещи, а Хамида отпустили, предложив впредь ничего подобного не находить.
Только тут Прайс узнал, что Якоб Гарт выслал за одиноким всадником погоню.
— Мне не хотелось, чтобы он поднял тревогу, — сказал Гарт. — Кстати, я обещал людям, что добычу они смогут поделить между собой.
А три бедуина уже возвращались в лагерь. Они вели и пойманного верблюда, и его наездника, точнее, наездницу — всадником оказалась молодая женщина.
— Она недурна собой, — заметил Гарт. — Де Кастро она явно приглянулась, и тут я его прекрасно понимаю.
— Что они с ней сделают? — спросил Прайс.
— Те трое, кого я отправил в погоню, разделили между собой добычу по жребию. Кенья выиграл девушку. Он чувствовал себя обделенным, потому что верблюд (а это поистине бесценное животное) достался Нуру. Что касается Али, то он забрал себе седло, всю одежду девушки и ее длинный золотой нож.
— В общем, Кенья был недоволен своей долей добычи, но де Кастро заметил девушку, и она ему понравилась. В итоге он отдал за нее бинокль. Похоже, она пришлась ему по вкусу, ты же знаешь, как Жоао дорожит своим биноклем.
— И где она сейчас?
— Валяется связанная в шатре де Кастро.
— Послушай, Якоб, — возмутился Прайс. — Мне все это здорово не нравится!
Прайс всегда симпатизировал несчастным, обездоленным и угнетенным. Ему казалось несправедливым, что люди должны страдать лишь потому, что кто-то другой оказался сильнее. Рассказ Гарта рассердил Прайса, и, будучи человеком действия, он не стал скрывать своего недовольства.
— Мы тут довольно далеко от цивилизации, — спокойно ответил Гарт. — И здесь не действуют законы белых людей.
— Но мы все же белые! — горячо возразил Прайс. Видя, что подобными доводами Гарта не проймешь, он начал искать более веские аргументы. — Даже не беря в расчет порядочность и честь, мне кажется неразумным так обращаться с первым жителем чужой страны, попавшим к нам в руки.
— Вряд ли она какая-нибудь важная птица, — не согласился Гарт. — Иначе не болталась бы по пустыне в одиночку, полумертвая от жажды.
— Как бы там ни было, если мы будем обращаться с ней по-человечески, она сможет многое рассказать.
— Не беспокойся, она и так расскажет нам все, что знает, — невозмутимо заметил Якоб Гарт. — Сейчас она отказывается говорить, но де Кастро — настоящий мастер по части развязывания языков.
— Не хочешь же ты сказать, что он будет ее пытать?!
— Ты не знаешь де Кастро.
— Я должен ее увидеть, — решительно объявил Прайс.
— Лучше не вмешивайся, — посоветовал Гарт. — Жоао не понравится, если ты помешаешь его развлечению. Нам не нужны лишние неприятности.
Не отвечая, Прайс, кипя от ярости, пошел к шатру де Кастро.
Перед шатром он увидел небольшую группу людей, белых и арабов. Возле шатра стоял привязанный белый верблюд. Али гордо демонстрировал собравшимся свою долю добычи — абу из мягкой белой шерсти, камис из переливчатого шелка и тонкий золотой кинжал, по остроте не уступающий лучшей стали. Так, во всяком случае, хвастал Али. Рядом Hyp в лицах описывал погоню и отчаянное сопротивление девушки. Он даже демонстрировал желающим свой бок, на котором алела длинная царапина, оставленная ее ножом.
Стоявший чуть в стороне Кенья любовно поглаживал бинокль. Он улыбался как ребенок и поминутно подносил свою новую игрушку к глазам, глядя в бинокль то с одного конца, то с другого.
Прайс прошел прямо к шатру, у входа в который расхаживал раскрасневшийся от страсти де Кастро. Рядом с ним высился его подручный, Пашич, черногорец по национальности, служивший у Жоао на «Иньес» первым помощником. Смуглый, волосатый, сильный, как бык, он по праву носил прозвище Черная Обезьяна.
— Де Кастро, — начал Прайс, — я хотел бы поглядеть на пленницу.
— Эта сучка моя, — пробормотал азиат. Мгновение он стоял неподвижно, загораживая Прайсу вход; потом, не выдержав твердого взгляда синих глаз американца, отступил в сторону.
Девушка лежала прямо на голой земле. Она была почти голая, что неудивительно — ведь большая часть ее одежды досталась Али. Руки и ноги были связаны толстой веревкой из верблюжьего волоса. Прайс знал, что пленница хороша собой — иначе азиат не расстался бы ради нее со своим драгоценным биноклем. Но Прайс никак не ожидал увидеть такую красавицу.
Она была молода, лет девятнадцать, не больше. Нежная гладкая кожа оказалась белее, чем у Прайса; даже ее лицо и то выглядело не слишком загорелым. Наверно, решил американец, она носила вуаль. Или чадру.
Связанная девушка не могла встать. Но когда Прайс заглянул в шатер, она, хотя и с трудом, села и бросила на него взгляд, полный жгучей ненависти. Окутанное растрепанными каштановыми волосами, ее лицо выглядело нежным, и одновременно в нем чувствовалась скрытая сила. В ее темно-синих глазах не было страха.
