Юлий Буркин - Пятна грозы
А вот этот плакат Галина Владимировна сперва тоже не хотела вешать, но Юрик, заинтересованный, как автор, излил на нее целое море литературоведческого красноречия, и она, сраженная его эрудицией, покачнулась и сдалась. Теперь на стене красовалось:
Пальцем в солонку?!
Стой!!!
Что ты себе позволяешь?
Мало ли где еще ты им ковыряешь?!
Хотя реакция посетителей всегда была примерно одинаковой, наблюдать нам не надоедало, и мы, бывало, часами просиживали в столовой за каким-нибудь сиротским стаканом компота.
Особенно, почему-то (может быть Зигмунд Фрейд ответит?), нравилось нам, когда смеялась какая-нибудь симпатичная девушка. Но это-то как раз случалось крайне редко. Именно симпатичные девушки, как правило, без эмоций скользили взглядом по строчкам, затем поправляли что-нибудь в своем туалете и невозмутимо продолжали трапезу.
Славные были времена. Обо всей этой ерунде я мог бы рассказывать еще долго. Но уже светает. Я должен торопиться. Разошелся, вроде.
На всю тебя целиком уже стараюсь не смотреть. Хватит с меня благородных экстазов. Работать надо.
Так. Пятно. Вот же скотина по разуму. Интересно, что это — зависть или страх, или ревность, или что-то еще? А, без разницы. Одним цветом. Стараюсь оттереть резинкой. Не берет. Шкуркой-нулевкой. Без толку. Сколоть? Нет, подобные пятна «с мясом» способна откалывать только жизнь. В этом есть своя правда. Пятно не пристало бы так основательно, если бы это было чуждо твоей натуре. Видно, я тебя бессовестно идеализировал. Да, так всегда. Теперь, с этим пятном, даже больше похоже на правду. Можно раскрашивать.
В одну руку я беру горсть душистой лесной земляники, в другую — горсть продрогших утренних звезд и бросаю все это тебе в лицо. Краски сами находят себе подходящие места. Теперь румянец. Я отламываю маслянистый и розовый, как крем с пирожного, ломтик зари и размазываю его по всей мраморной поверхности. Так. Волосы. Отрываю кончик хвоста извивающейся в агонии ночи и натираю этой липкой пахучей субстанцией брови, ресницы, волосы.
Ну, вот. Я позволил себе в последний раз полюбоваться тобой. Сейчас ты такая, как на самом деле. Вот только пятна этого я никогда не замечал. Хотя, где я мог его заметить? Ну, пора.
Я закрываю глаза и пытаюсь услышать свое сердце. Вот оно — тихое такое «тук-тук, тук-тук». Теперь твое. Ага, вот оно! Бр-р, какое холодное. Знал бы кто, как не хочется. Но надо. И я прижимаю его к своему. Муражки побежали по телу, и стало трудно дышать. Ничего, потерпим.
Теперь я уже отчетливо слышу стук своего сердца, но он стал реже и как-то надсаднее, еще бы, ведь теперь оно «раскачивает» и твое.
Это как искусственное дыхание. И вот, самостоятельная искорка затеплилась в этом маленьком ледяном комочке. «Тук-тук, тук-тук» — уже легче стучится моему, а еще через минуту уже оба сердца в унисон гремят в моих ушах добрым паровым молотом: «Тук-тук!!! Тук-тук!!!»
Я чувствую, как теплеет у тебя в груди, как высоко вздымается она в первом глубоком вздохе, как чуть приоткрывается рот, и дрожат, как во сне, готовые подняться веки.
И я, надеясь встретить твой первый лучистый взгляд, спешу проснуться, открыть глаза, окунуться в это отчаянное море…
Листки, листки, листки… Рукопись передо мной. Пустая комната. Тапок посередине. Пишу-таки. Ну-ну…
Все правильно, стоит только что-то закончить, как ты теряешь это, а, впридачу, и частицу себя. А ты теперь там, где ты есть на самом деле. Ты проснешься и с удивлением будешь вспоминать странный сон, будто тебя, совсем голую кто-то внимательно осматривает, ощупывает. Было больно. Ты встанешь и впервые в жизни станешь ТАК разглядывать всю себя в зеркале. Очень даже ничего. Вот только эта противная родинка на груди…
Ты оденешься, соберешь дипломат, и, пройдя через капустный ад студенческой столовой на первом этаже, выйдешь на улицу и вольешься в общий поток, текущий к учебному корпусу. Ты торопишься, Элли, и даже представить себе не можешь, что появилась на свет только сегодня ночью. Что впереди тебя ждет Желтая Кирпичная Дорога, которая ведет в Изумрудный город. И все твои желания исполнятся. Так будет, ведь я написал так. А я — Бог.
Итак, центр мира создан. Вертись, Вселенная!
Чтобы взбодриться, я резко поднимаюсь. Из кармана вылетает:
— Лось…
Запускаю руку и извлекаю оттуда прямоугольный розовый предмет. Встряхиваю несколько раз.
— …тись… ная!.. — отзывается он и замолкает, хоть затрясись. Ну, все ясно.
А что, собственно?
— Бом-м-м… — неожиданно раздается заблудившийся раскат грома, словно аукционный гонг.
Продано!
2
Друзья! Не стоит уповать
На чудеса. Чудес не будет.
Одно из двух: или волшебник палочку забудет,
Или вообще, он не умеет колдовать…
Удивительно, но тяга продолжить эту явно незаконченную вещь у меня появилась только сейчас, трескучим зимним утром, семь лет спустя. А ведь продолжение подразумевалось изначально (помнится, я даже намекал на это, где-то в самом тексте).
Но это я сначала думал, что удивительно, а позже, поразмыслив, понял, что к чему. Чтобы было яснее, поведаю одну маленькую историю. Надо заметить, что за упомянутые выше семь лет я много написал и худо-бедно публиковался в журналах и сборниках. И вот, как то раз, подходит ко мне некто еще более «начинающий», нежели я, и заявляет:
— Слушай, помоги советом. Решил, вот, написать рассказ, а с чего начать — не знаю…
Я ответил ему. Наверное, он слегка обиделся на мой ответ, хоть виду и не подал. А я, между прочим, был абсолютно искренен:
— Нет ничего проще. Сначала напиши роман. Потом внимательно прочти его. Затем отдели первую главу и перенеси в нее все находки, которые обнаружишь в остальном тексте. Теперь этот, лишенный «изюминок» текст без сожаления уничтожь. Оставшаяся первая глава с вкрапленными в нее изюминками и будет той великолепной новеллой, которую ты желаешь написать. Вот и все.
Совет этот я давал хоть и с легкой иронией, но без снобизма. Иронизировал же я, скорее, над собой, нежели над своим собеседником. Ибо именно так была написана моя первая новелла, продолжение коей Вы читаете ныне. Точнее — не новелла, а «текст», так как жанр его расплывчат, композиция рыхла, стиль эклектичен… Я мог бы до бесконечности перечислять известные мне недостатки этого текста, но, признаюсь, он дороже и ближе мне, чем почти все написанное после. Дело в том, что уже позже я вывел для себя правило, соотносящее вдохновение, умение и старательность. Звучит оно так: «Писать следует сердцем; если не пишется, тогда — головой; не пишется и так, пиши задницей».
Впоследствии я честно следовал этому правилу, и в собственных вещах хорошо помню (хотя знаю, что постороннему это может быть и совершенно не заметно), какие абзацы или страницы чем написаны. Но «Пятна», при всей их внешней расхлябанности, монолитны в одном: они полностью написаны первым из перечисленных частей тела. В отличии от всего прочего написанного мной, текст этот — не плод размышлений, поиска и сюжетно-психологического конструирования, а не что иное, как ВЫПЛЕСК. И чтобы он произошел, необходимо накопление. Точнее — брожение. И это подтверждается как раз тем, что я вот вдруг взял, сел, да и принялся все это писать. Ни с того ни с сего. Спустя семь лет. Т.е. дозрел. Добродил. Допух. Достиг определенной кондиции. Критической отметки. Еще чуть-чуть и… чпок. Вот так-то. А помедлил бы, не начал бы писать, сняв тем самым опасное напряжение, был бы не «чпок», а «бабах!!!». Ясно?
